Ледобой-3. Зов - Азамат Козаев
— Еслибыдакабыть твою в растуда! — поздно вечером, уже «дома» Стюжень в сердцах расплевался направо и налево. — Тут ещё и вторые ворота имеются! Как их теперь отлавливать?
Безрод пожал плечами. Как-нибудь.
— Хорошо хоть наш молчит, да рот не разевает, — старик махнул головой в сторону хозяйского дома, где лежал Дасмэ и старательно болел. — Если бы и тут порвалось, уж не знаю, что делали бы.
А на четвёртый день, в самом вечеру, уже смеркалось — верховный как раз сворачивал торговлишку — из ворот резким, торопливым шагом на площадь вынесло близнецов. Почти дойдя до Стюженя, они заозирались каждый в свою сторону, ровно искали то, чего нет.
— Ну и где это искать?
— Дерабанн Зла побери этих баб! Всё у них не как у людей. Это уму непостижимо.
— Может разделимся? Быстрее найдём.
— Давай! Ты налево, я направо!
И когда левый уже было влетел в переулок, краем глаза он выхватил из набирающей силу темени странного вида торговца, который вот уже несколько дней высиживает на углу.
— Что у тебя?
— У меня?
— Что продаёшь, спрашиваю?
— Травы. Видишь ли, если у коровы…
Левый, не дослушав, ущипнул из горки перемолотых листьев, закинул в рот.
— Горчит… Тьфу, гадость!
— А должно кислить?
— Должно отдавать тухлятиной.
— Тухлятиной? — старик аж рот раскрыл в изумлении и не было в этом скоморошьего наигрыша ни на ягодку, а только всамделишная челюсть старика, упавшая наземь, в пыль. — Хотите лиходея пытать?
— Нет, старик, нюхаться это будет добровольно и с большим удовольствием.
И видя безумные глаза торговца с полуночи, левый, похлопал Стюженя по плечу.
— Не ломай голову, старик, ещё никому не удалось понять баб, тем более беременных.
И убежал.
— А я, глав дело, понять не могу, что он несёт, — уже придя домой, Стюжень рассказывал забавный случай Безроду. — Я хизанский-то знаю, но не до тонкостей. Говорит: «Фессель, фессель», а я про себя думаю — воняет где-то что ли? Жалуется он мне или где? Может быть, я грешным делом порты коричневым испачкал, да сам и принюхался, не замечаю? А это он тухлятину искал для какой-то беременной! Всё «фессель» да «фессель»! Сколько живу, такого ещё не встречал. Ну кислого хотят, сладкого требуют, то горького дай, но тухлятину…
— А ты его так и не спросил? — Сивый с надеждой выглянул на старика исподлобья.
— Что? — верховный в изумлении вскинул брови.
— Как найти потайную темницу Чарзара, чтобы выкрасть пять человек. Нам для благородного дела, должны же понимать.
Старик медленно закрыл глаза, поджал губы и закачал головой из стороны в сторону.
— Ещё раз заикнёшься про темницу Чарзара, чес слоф, за ухо оттаскаю и не погляжу на то, что ты воевода! Пока Жарик не повзрослеет, будешь с ним играть! Клянусь богами я это сделаю!
И швырнул в Безрода выстиранную рубаху, что попалась под руку. Рубаха прилетела прямо в лицо, на лету развернулась, одним рукавом обняла за плечо, другой рукав перекинула через макушку и повисла на голове, закрыв Сивому один глаз. Безрод фыркнул, ровно Тенька, со второго раза отбросил тканину с усов и, ухмыляясь, сделал страшные глаза. Вернее страшный глаз. Второго-то не видно за рубахой. Занавешен.
* * *
Уже глубоким вечером при свете маслянки Безрод сидел во дворе, чистил оружную справу, когда прибежала подружка хозяйки. Три дня приходила каждый день, глазки строила — так покажется, с другого боку нарисуется, но теперь лица на бедняжке не было: раскраснелась от бега, дышала с присвистом, тяжёлая грудь ходуном ходила и, едва влетев в ворота, она статями едва не снесла Сивого. Боян, пожав плечами, встал, приветливо кивнул и посторонился, пересев подальше к конюшне. Кессе что-то смущённо пробормотала по-своему, показала, дескать, я к Бирге, а когда хозяйка, ровно почуяв что-то, сама выскочила во двор, поздняя гостья затараторила так быстро, что Сивый только брови удивлённо вскинул: а где у них тут заканчивается одно слово и начинается другое? Неужели боянская речь на сторонний взгляд тоже как связанная в кольцо верёвка — длится и тянется, и не поймёшь, где начало, где хвост? Кессе что-то встревоженно причитала, показывая рукой куда-то на восток, а Бирга только рот прикрывала, удерживая в себе бабьи крики. Наконец, обе выскочили за порог, впрочем, жена Дасмэ быстро вернулась, скороговоркой сказала что-то Сивому, показав на дом, и умчалась, на этот раз безвозвратно.
— Пригляжу, пригляжу, — кивнул Безрод, отставил справу и, заглянув в конюшню, бросил Стюженю. — Я скоро.
— Дело-то молодое, можно и не скоро, — спросонья буркнул старик и повернулся на другой бок. — Гляди только, чтобы ревнивый муж не застукал.
— Дело делом, но про здоровые потребности забывать не след, — утром старик, масляно улыбаясь, плеснул Сивому в лицо с двух рук. — К бабе ходил?
— Ага, — Безрод открыл глаза, потянулся, встал.
— Ну что сказать, — верховный развёл руками. — Сволочь! Сволочь как есть!
— Не прибедняйся, — Сивый пригладил лохмы. — Уж на одну молодку тебя как пить дать хватит. Вон как по деревьям скакал!
— Да хватит-то хватит, но сволочь ты не поэтому.
— А почему?
— А никогда не бываешь заспан, — Стюжень состроил рожу заспанного: сощурил глаза, нелепо морщился, кривил рот. — Свеж, подлец, как яблочко наливное.
— Яблоки для нас всё, правда, дедушка?
— Правда, внучок, — буркнул старик, зачерпывая ладошками-заступами из ведра, — Я вот тебя, пострел, с утра-то и умою! Давай, хвастайся, кто такая. Титьки большие?
— Да чего хвастаться, деда, — Безрод зачерпнул из ведра сам, с наслаждением нырнул в ладони. — На лицо красивая, а титьки против моей — тьху. Да ещё дура.
— Дура?
— Ага. Как найдёт на неё, начинает блажить, аж глаза вылезают. Орёт: «Фессель, Дуртур, фессель!»
Стюжень так и замер с ладонями, полными воды. Уже сквозь пальцы сочилось, бежало на сапоги, а старик всё смотрел на Безрода, даже не моргал. Да что не моргал — верховный дышать забыл.
— Нашёл? — прошептал он на излёте дыхания. — Нашёл?
— Ну, если только беременные страдалицы по тухлятине не сбиваются тут в косяки.
— Как отыскал?
— Вчера Кессе к хозяюшке прибежала. Что-то лопочет, аж горло выскакивает. Ничего не понимаю, но «фессель» звучало через раз. Они на улицу, я за ними.
— И?
— Дуртур её в домишке поселил, на отшибе, соседей — никого.
— Ну?
— Наши две, видать, её подруги сызмальства.
— Ну? Да что из тебя каждое слово тащить приходится? Старое решил вспомнить, бирюк?
Сивый тяжело вздохнул, усмехнулся, виновато развёл руками.
— Вчера ночью к мяснику вломились, мало с ложницы не подняли. Догадаешься, зачем?
— Тухлятинки прикупить?
— Ага. Я их мог и на перестрел отпустить. По запаху нашёл бы. А знаешь, как несли?
— Как?
Сивый отставил правую руку вперед, левой зажал нос и зажмурился, отвернувшись.
Старик расхохотался.
— Это ж как на падаль должно было пробить, чтобы вся Хизана узнала? И мужу плешь проела, так, что тот дружинных на ноги поднял, и подругам пожалилась.
— При ней всегда трое.
— Семь плюс три от начала времён десять, — кивнул старик. — Вот почему последних троих никак отловить не могли. Они при ней состоят и меняются никак не чаще раза в четыре дня. Значит, говоришь, вчера его там не было.
Сивый покачал головой. Не было. Старик щёлкнул пальцами.
— Появится. Беременная баба — снедь особая, иных за уши не оттащишь.
Безрод едва заметно усмехнулся, опустил взгляд на рубаху. Верна сама вышивала, никому не доверила. Благоверная бывала иной раз тёплой, в другой раз горячей, а когда Снежка носила, и вовсе кипяток по жилам струился, и в глаза смотрела так, думал собственные гляделки лопнут. В один из дней сдуру порезалась, так стол едва не воспламенился, когда красным извозила. Чуть пар не пошёл, да палёным деревом чудом не запахло. Был бы стол живым —
