Джеффри Лорд - Ричард Блейд, пэр Айдена
— Теперь тебе будет несложно захватить Брог, — его голос был по-прежнему тих и ровен. — Ты можешь плыть медленно по Той Стороне — хоть целый месяц! Пусть броги узнают, что ты идешь на них… Пошли двести пирог… триста… у них сейчас не хватит сил остановить такое войско. Я тебе больше не нужен, лайот.
— Нет, ты не прав, мой добрый сайят Эльс! Ты должен…
Блейд резко выпрямился.
— Я — не твой добрый сайят, Порансо! И я никому ничего не должен! — Он поднял фран и теперь медленно покачивал его на ладонях. — Меня зовут Эльс Перерубивший Рукоять. Знаешь, почему? Я рассек вот такое же древко из волшебного дерева, — он вытянул вперед руки с оружием. — Его не берут ни мечи, ни топоры — ни из желтой меди, ни из прочного железа… А я — я его разрубил! — Блейд помолчал, чтобы это предостережение как следует уложилось в голове лайота. — И знаешь, что я сейчас сделаю?
— Что? — Порансо в шутливом испуге вскинул руки, метнув, однако, взгляд на дюжину своих телохранителей, сидевших на траве позади паланкина. Сетрага насмешливо усмехнулся, поглаживая блестящий край своей медной чаши.
— Сейчас я выпущу кишки из твоего брюха, старый болван, а туйса Сетрагу сделаю короче ровно на одну голову. Свистну своих людей, и мы прикончим охрану. Потом соберу воинов — и ристинских, и тех, что пришли с тобой, — и объявлю себя новым лайотом… — Теперь фран угрожающе подрагивал в руках Блейда, словно клинок предвкушал то мгновение, когда, вспоров живот Порансо, опустится на шею Сетраги. — Как ты думаешь, твои сыновья, Катра и Борти, выстоят в бою со мной? — Блейд помолчал, потом добавил: — Боюсь, все воины сбегут от них под мою руку. Воинам нужен сильный вождь.
По мере того, как он неторопливо излагал этот план, смуглое морщинистое лицо лайота бледнело, и с губ его сына сползала улыбка. Сетрага вдруг дернулся, словно хотел подняться или подать знак охране, но тут же свистнул фран, и чаша в руках туйса распалась на две половинки. Раскрыв рот, он посмотрел на свои колени, залитые вином, затем со страхом уставился на Блейда.
— Пожалуй, я сменю имя, — сообщил тот Сетраге. — Буду зваться Эльсом Перерубившим Чашу… или твою шею, мой добрый туйс.
— Чего ты хочешь? — охрипшим голосом спросил Порансо, зыркая по сторонам глазами. Фран Блейда неумолимо покачивался в полутора ярдах от его живота.
— Немногого. Я возьму десяток мужчин из Ристы — по своему выбору… Потом — Магиди, навигатора. Он доведет корабль до того острова… как его?.. Щит Уйда? — жрец кивнул, а Порансо испустил вздох облегчения. — Да, еще две пироги — маленькую и побольше. В большой Магиди вернется на Гартор, в маленькой… в ней возвратятся твои сыновья, когда мы отойдем от острова на день пути.
— Мои сыновья?.. — челюсть у Порансо отвисла.
— Конечно. Или ты хочешь, чтобы я просто вышвырнул их в море?
Порансо пожевал сухими губами; теперь его взгляд был прикован к серебристому лезвию франа.
— Хорошо, я согласен, — выдавил он, — Сейчас велю послать за Катрой и Борти, — он повернулся к охране.
— Не двигайся! — предупредил Блейд. — Туйсов вызовет Магиди. А вы с Сетрагой тем временем погостите на моем судне. Знаешь, — доверительно сообщил он лайоту, — там есть очень вместительный трюм… с очень, очень прочным люком… Не хочешь ли его осмотреть?
И впервые за этот день Ричард Блейд усмехнулся.
Глава 10. Щит Уйда
Все же логика — это упрямая вещь,И мне кажется, я не смогупереспорить ее,Если в днище дыра — то вода будет течь,Мой усталый корабльпостепенноуходит под лед,И порою мне хочетсяпросто брести наугад…
Эта песня, которую Блейд слышал в каком-то пабе близ лондонского порта, гремела у него в ушах, когда он провожал взглядом уходившую в туман небольшую пирогу. Он стоял на каменистом мысу, рядом в спокойной воде покачивался флаер, и «Катрейя», прочно засевшая в прибрежных камнях, возносила над ним свой резной корпус из благородного дерева тум. На палубе каравеллы, в прочном саркофаге, выдолбленном из цельного ствола, в винном уксусе лежало нагое тело ее хозяйки.
Почему ему вспомнились сейчас эти слова, этот мотив, который негромко наигрывал молодой патлатый гитарист, прикладываясь время от времени к пивной кружке? Что — или кто — было тем усталым кораблем, с которым прощался певец? Пирога, на которой уходил Магиди со своими спутниками, торопившимися выбраться в Поток под спасительным крылом ночи? «Катрейя», которой предстояло закончить путь в этих неприветливых, окутанных вечным туманом скалах? Или он сам?
Странник не мог ответить на этот вопрос, но песня билась у него в голове как подстреленная птица, и он знал, что рано или поздно припомнит все слова. Что-то там было еще… чтото о девушке… О девушке!
Он бросил последний взгляд на пирогу. Темный удлиненный корпус и мерно подымавшиеся и падавшие вниз весла придавали ей сходство с каким-то многоногим насекомым, торопливо пересекающим пролив; вот она мелькнула еще раз-другой на фоне закатного неба и растаяла в сером мареве. Блейд неторопливо подошел к борту каравеллы, поднялся наверх по трапу и замер у саркофага.
Все прощальные слова были сказаны там, на Гарторе. Еще один кусочек тайны приоткрылся перед ним; тайны, которую унесла с собой эта странная девочка-женщина, посланная ему навстречу. Кем, с какой целью? Он не расспрашивал ее об этом в те последние минуты. Он не мог устраивать допрос, не мог допустить, чтобы она тратила последние силы на удовлетворение его любопытства. Ничего! Он все узнает сам. В том и заключается его профессия — узнавать… А тогда они говорили о главном — о любви, о них самих… О том, как ей больно…
Он судорожно сглотнул, опустил руки в длинный чан и вытащил тело Найлы, положив его на палубу. Уксус обжег ссадины и ранки на коже, но Блейд не замечал боли. Он глядел на лицо девушки — бледное, осунувшееся, но еще не тронутое разложением. Такой она и уйдет, взлетит в небеса Айдена в клубах дыма и в пламени, вместе со своим чудесным кораблем, набитым сокровищами. В нем больше не оставалось секретов; главный из них лежал перед ним на гладких темных палубных досках.
Он не смотрел на ее тело, на длинные ноги с бархатом венерина бугорка меж бедер, очаровательно округлые и стройные, на маленькую грудь с бледно-розовыми сосками, на чуть запавший живот и хрупкие плечи, на руки — тонкие, но такие неожиданно сильные, когда Найла прижимала его к себе. Он видел только ее лицо, зеркало души; но амальгама осыпалась с него, стекло потеряло былую прозрачность, оправа из блестящих черных локонов потускнела. И все же — все же она была прекрасна!
