Меч в ножнах из дикой сливы - Зоя Ласкина
– Я отправлюсь к нему. Отложу дела на неделю, советники потерпят мое отсутствие какое-то время. Думаю, они не решатся мне перечить, если я назову это дипломатическим визитом. – Шуньфэн крепко сжал переносицу пальцами.
– Не боишься попасть под горячую руку? – в голосе Хань Дацзюэ отчетливо сквозило волнение.
– Что-то мне подсказывает, что я – не попаду. – Шуньфэн мрачно усмехнулся. Верил ли он сам в свои слова? Пожалуй… да. Было то, что заставляло его верить.
Они еще немного побеседовали, посидели на берегу под шум прибоя, потом Хань Дацзюэ церемонно попрощался и улетел. Шуньфэн же остался, хоть совесть и подталкивала его вернуться к оставленным делам. Солнце постепенно спускалось по небосклону, но светило все еще ярко. Природа просыпалась, разворачивала крылья, и некому было усмирить ее до следующей зимы.
Тоска по матери жила в Шуньфэне, объединившись с так и не утихшей за годы тоской по отцу, но постепенно уходила в дальние уголки сердца вместе с холодом и морозом, затухала, смягченная поддержкой новых друзей, редкими улыбками Хань Дацзюэ, теплом У Иньлина, памятью о смехе Вэй Юншэна, который так хотелось услышать вновь… Шуньфэн точно знал, и ему даже не нужно было идти в храм, чтобы разобраться в себе: он продолжит жить дальше, и жить счастливо, потому что родители – оба – хотели бы этого. Потому что этого хочет он сам.
Он сел на песок, вытащил из шэньку янцинь и, примерившись, ударил бамбуковыми колотушками по струнам: сначала тихо, потом громче. Холодные чистые звуки рассыпались, как металлические шарики из горсти, потерялись, затихая, в шелесте набегающих на песок волн; струны снова прозвенели под руками заклинателя, и еще одна горсть утонула в воде. Шуньфэн отпустил все, отпустил себя, оставив лишь тепло деревянных рукоятей в ладонях и тяжесть инструмента на коленях, и шелест волн вместе со звоном струн словно перетряхивали его душу, выворачивая ее наизнанку и вновь расправляя, собирая рассыпавшиеся нити, наполняя их голубым свечением – тем самым, которое он когда-то хотел увидеть в своей крови, едва узнав, что наделен даром…
Остановились колотушки, замолкли струны, когда молодой глава бессильно опустил руки; лишь волны все шелестели, встречаясь с песком. Шуньфэн открыл глаза, прищурился от слепящих солнечных бликов.
Море казалось родным и незнакомым одновременно. Он стал чувствовать его лучше, пройдя ритуал принятия власти, но сейчас отчетливо понимал: что-то изменилось. Отложив янцинь, Шуньфэн подошел к воде и встал на колени прямо в полосу прибоя, протягивая руки, стремясь почувствовать, осознать… Навстречу ему поднялись две волны – пена их мерцала на солнце, как редкий жемчуг, море будто распахнуло объятья; волны ласково лизнули его ладони и откатились обратно. Он стоял в еще по-весеннему холодной воде – он знал это, помнил, но совершенно не ощущал холода. В душе словно что-то окончательно встало на место, закрылась пробитая смертями и потерями дыра.
Шуньфэн улыбнулся и расправил плечи.
Интерлюдия. Разбитый нефрит лучше целой черепицы
Впервые о заклинателях он услышал в далеком детстве.
Одно из самых ранних и четких воспоминаний: вот мать качает колыбель, где сопит младший братик А-Цзань в своем чепчике с тигриными ушами[460], а вот он сам, трехлетний, сидит у матери на коленях, и она мягким голосом рассказывает ему историю о могущественном Юй Вэйдуне, способном повелевать стихиями и понукать тучи. В спутниках у Юй Вэйдуна божественный белый олень и три белых же журавля, запряженных в колесницу. Олень этот может за один прыжок покрывать сотни ли, а журавли за один взмах крыльями – долетать до звезд и Небесных садов.
Однажды Юй Вэйдун отправляется на своих журавлях в путешествие по небу и достигает Небесной реки[461]; ту перегородил своим телом злобный дух погасшей звезды. Река не может вольно течь и нести свой свет всем обитателям неба и земли, и мир день и ночь тонет в темноте. Но Юй Вэйдун сражается с духом и изгоняет его, а Небесная река вновь струится звездным потоком.
– Кто же такой был Юй Вэйдун? – спрашивает тогда маленький Шоуцзю.
– Он был сянь, бессмертный заклинатель, Цзю-эр, – отвечает мать. – Вырастешь и познакомишься с заклинателями сам. Конечно, они не так могущественны, как господин Юй, но способны на многое: и изгонять злобных духов, и подниматься к облакам.
– Я тоже так хочу! Я стану заклинателем, муцинь! – громко заявляет мальчик, гордо выпятив грудь.
– Конечно, Цзю-эр, только подрасти сначала. Там и решишь, чего тебе хочется. – Мать ласково гладит его по голове и тихонько смеется. – А сейчас не шуми, разбудишь брата.
Это воспоминание было тепло-желтым, как душистая локва, домашним и уютным. А вот другое – полуденно-зеленым, как спелая слива[462], громким и звенящим.
Шоуцзю уже шесть, на дворе стоит знойное лето, на улице вопят и носятся мальчишки. Он завистливо следит за ними сквозь узорную решетку окошка в ограде: одного его не пускают гулять, говорят, что он пока слишком мал. Мальчишки играют в заклинателей и армию Первого императора: одни убегают и прячутся, размахивая прямыми палками, как мечами, швыряют из засады в преследователей колючки и комья земли; другие с палками-копьями подлиннее и в шлемах из старых горшков гоняются за ними с криками: «Умрите, злобные демоны! Больше вы не сможете издеваться над простыми людьми!»
Шоуцзю растерян: в рассказах матери заклинатели исполнены мудрости и стремятся к познанию мира; они вовсе не походят на демонов, которыми их клеймят. Он бежит домой за разъяснениями, но мать лишь печально вздыхает. Она говорит о том, что все совершают ошибки, что мир царит уже много лет и сыну не о чем тревожиться.
Шоуцзю тревожится. Он мало что понимает, но чувствует, как над ним нависает тень.
Следующее воспоминание – ярко-красное, как ягоды боярышника, еще не успевшие стать танхулу, и такое же кисло-сладкое.
С семи лет мальчика начинают знакомить с историей страны. «Чтобы избежать ошибок, совершенных предками» – так говорит Ян-лаоши, приглашенный учитель, нанятый обучать чтению, счету и каллиграфии наследника семьи Си. Младший брат считается еще маленьким для наук, но тянется вслед за старшим; никто не запрещает ему – схватывает он быстро, хоть и не быстрее самого Шоуцзю.
И в первой же хронике, которую Шоуцзю удается прочесть самостоятельно, он сталкивается с ужасными событиями прошлого. Оказывается, кланы заклинателей развязали долгую кровопролитную войну, оказывается, они совершили непростительное – пленили бога. По их вине погибло множество простых людей… Все это так сильно разнится с тем образом мудрых сяней, сложившимся у мальчика по сказкам и легендам, что стерпеть он просто не может.
Шоуцзю заявляет, что в книге написана ложь.
Возмущенный учитель зовет родителей, и тогда отец впервые в жизни дает сыну пощечину за то, что тот посмел усомниться в «одобренных к распространению самим императором» источниках. Шоуцзю остро чувствует несправедливость: что здесь что-то не так, что все они ошибаются, – но ему не хватает ни знаний, ни опыта, чтобы уверенно отстоять свой взгляд.
Знания и опыт появляются позже.
Когда родился третий брат и мать посвящала ему большую часть своего времени, а отец в заботах о пополнившейся семье был занят делами круглые сутки, Шоуцзю с Сяньцзанем пристрастились навещать старого банщика Лу. Познакомились они, когда братья в очередной раз пошли в баню с отцом. Шоуцзю сразу обратил внимание на нового работника: тот выделялся не только внешностью: жилистый, однако крепкий, ловкий, несмотря на хромоту и плохо сгибавшуюся левую руку, – но и взглядом, поведением. Не кланялся до земли при виде знатных посетителей, не заискивал, как прочие слуги, разговаривал учтиво, но без подобострастия. Заметив интерес мальчишек, угостил вкусным чаем и сладостями, затем завел
