Падчерица смерти - Дана Арнаутова
У самого ближнего – руки красильщика, с намертво въевшейся в кожу краской и почти слезшими от нее ногтями. Второй… Ему лет восемнадцать-двадцать, но до возраста Лучано парень точно не дожил бы. Не с такой чахоткой, уже отпечатавшейся на лице. И тоже руки рабочего, без краски, зато суставы чудовищно распухли. Лучано не стал думать, кем был этот парень. Какая разница?
Если ты родился в бедняцком квартале, то никогда не заработаешь честно на хорошую жизнь. Век ремесленника бывает долгим только у того, кто хоть на одну ступеньку стоит выше остальных и не делает самую грязную и тяжелую работу. От едких испарений в красильнях легкие вылетают кусками. Механизмы и жернова способны перемолоть руку или человека целиком – как повезет.
В рыбацких поселках нет ни одного дома, где хоть кого-то не забрало море, а опытные бандитто, если их поймали, предпочитают отправиться на плаху, но не в штольни, где добывают мрамор. Такой красивый белоснежный мрамор, от которого вот этот Храм Семи Благих похож на облако, спустившееся на землю. Но лучше не знать, что с человеческим нутром делает мраморная пыль.
«Благодарение Претемной, – подумал Лучано, отходя от виселицы и пробираясь к парадному входу с широкими низкими ступенями. – Я мог стать одним из них. Или нет. Если бы меня не выкупил из приюта мастер Алессандро, что отбирал детей для Гильдии, я бы непременно попал в бордель или к какому-нибудь извращенцу. С моей-то смазливой мордашкой… Но тем, кто поуродливее и не способен к ремеслу Шипа, одна дорога – лет с пяти в мастерские, зарабатывать себе на кусок хлеба. Даже пятилетнего ребенка можно приставить к делу. Мешать краску в банках или собирать льняные и хлопковые очески в прядильнях. Что там, что там кашлять кровью начинаешь лет через пять-семь. И если не выбьешься хотя бы в подмастерья, считай – обречен.
Ну так что, почтенные синьоры, давайте, расскажите мне, как отвратительно и грешно быть Шипом. Как ужасно быть каждый день сытым и чистым, ложиться спать в постель, а не на голые нары в рабочем бараке, ходить к лекарю, когда тебе сломают руку на тренировке, и знать, что если выдержишь обучение – будешь жить как благородный синьор! Ну, может, и похуже, но уж точно лучше бедолаг, загибающихся во мраке угольной шахты.
Шипы долго не живут? Бедняки тоже. Но мы хотя бы живем как люди, а не как рабочий скот, слишком дешевый, чтобы его беречь. Нас ждет наказание в следующей жизни? А что, интересно, совершили все они, чтобы получить такую нынешнюю жизнь? Вряд ли были Шипами, слишком уж много бедняков на свете. Даже если собрать всех наемных убийц и добавить к ним благородных синьоров, живущих чужим трудом, крестьян и мастеровых несравнимо больше.
Так что не надо мне рассказывать про грехи, м? Лучше в одночасье сдохнуть от заклятия или ножа, чем годами умирать в мастерской, а потом от безнадежности выйти на улицу с кистенем и окончить жизнь на королевской виселице по милости лорда-протектора. Тут и выбирать нечего, синьоры…»
Почувствовав, что лицо исказила злая усмешка, Лучано остановился. Вдохнул прохладный воздух, который здесь, на ступенях храма, был уже пропитан запахом благовоний, немного постоял, успокаиваясь. На всякого мастера Алессандро найдется свой мастер Ларци. Или хотя бы свой Лучано Фортунато, в конце концов. Глупо спорить с богами, создавшими мир именно таким. Нужно просто радоваться тому, что есть, и постараться покинуть его как можно позже. А справедливость… Ее не бывает. Иначе у Лучано в потайном кармашке не лежал бы сейчас перстень, за который семьи тех пяти висельников могли бы много лет не знать нужды. По-бедняцки, но все-таки. В мире не было бы грандсиньоров и королей, магов и жрецов, воров и убийц.
«Разницы между львами и овцами тоже не было бы, наверное, – жестко усмехнулся Лучано, входя в широкие двери храма. – Но пока лисы кушают зайцев, кошки – мышей, а пауки – мух, лично я предпочту быть хищником, а не жертвой».
Он прошел через длинный притвор, где торговали всякой храмовой всячиной: лампадами для домашних алтарей, статуэтками Семи Благих и нательными знаками на любой вкус и достаток, от грошовых медных и деревянных до золотых. Остановился перед лотком со свечами и только сейчас вспомнил, что забыл собственный кошелек в гостинице, а на поясе у него тот, что дала королева. Плохо. Дурная примета – ставить свечи за успех будущего дела из аванса, который еще не отработал. С богами следует рассчитываться только из тех денег, что можешь по праву назвать своими.
Лучано пошарил по карманам, точно зная, что найдет там хоть что-то. Это дворяне держат все в кошельке, которого можно лишиться в один миг. Срежут в толпе или сорвут – и прощай, денежки. Разумный человек не складывает яйца в одну корзину. Он вытащил горсточку медной мелочи и полновесный серебряный скудо, новенький, блестящий, словно только что отчеканенный на монетном дворе Верокьи. Шлепнул его на прилавок перед невозмутимым торговцем и отобрал из разложенного товара шесть разноцветных свечей от красной до синей. Седьмую, фиолетовую, взял подлиннее и потолще, понюхал и остался доволен: ровно окрашенный воск благоухал медом, вереском и можжевельником. Необычный запах, в Итлии свечи для Претемной Госпожи льют с другими ароматами, но вышло хорошо.
Торговец кивнул, забрал монету и потянулся под прилавок, чтобы отсчитать сдачу.
– Оставьте, синьор! – махнул рукой Лучано. – Возьмите для бедных, пусть помолятся за мою удачу.
Неловко повернувшись, он толкнул чуть качнувшийся прилавок, сконфуженно извинился, выслушал заверения, что все в порядке, собрал купленное, еще раз раскланялся и, наконец, отошел от прилавка, сжимая в кулаке пучок из семи свечей. Восьмая, тоже фиолетовая, – ну не торгуют в храме свечами нужного цвета, а самому лить некогда! – лежала у него в рукаве. Конечно, сдачи с целого скудо хватило бы на пару дюжин таких свечек, так что дело совсем не в жадности, м?
Пройдя в высокую дверь, отделяющую притвор от самого храма, Лучано, как всегда, на миг затаил дыхание, а потом благоговейно вдохнул теплый воздух, напоенный ароматами ладана, горячего воска,
