Пол Андерсон - Фантастическая сага

Сама Фанд тоже была на берегу. Она пришла проводить мореходов. Прочие мананнановы родичи простились с отплывающими ранее, и тем серым туманным утром никто из них на берег не явился. Ложившаяся на роскошные косы богини мельчайшая изморось сверкала подобно каплям росы. Когда же говорила Фанд прощальные слова мужу своему, как-то по-особенному ярко лучились фиалковые очи ее, даже самый оттенок их как будто стал еще глубже, чем обычно.

— Да сопутствует тебе в плавании удача, — сказала она Мананнану. — Да будет скорым твое возвращение на зеленые холмы Эрина и золотые улицы Земли Юности. Пока не воротишься ты домой, взор мой ежедневно будет обращен в морскую даль, а слух еженощно станет искать в рокоте волн вести о моем Мананнане.

Скафлок стоял поодаль от божественной четы, думая о том, как Фрида провожала бы его в плавание. Как-то сама собой сложилась виса:

Горько в море выходить,Не обняв любимой,Горько одиноким бытьВ страшную годину.Не дождаться мне теперьФриды ласк прощальных.Мой удел — лишь боль потерьВ памяти печальной.

— Пора отплывать, — проговорил Мананнан. Они со Скафлоком взошли с небольшого причала на борт челна и подняли сверкающий парус. Скафлок встал на руль, Властелин же морей запел, аккомпанируя себе на арфе:

Южный ветер, где ты спишь,В небесах ли, в море ли?Поднимись и поспешиПарус мой наполнить.На север отправляясь,Что темен и суров,Тебя я выбираю Изо всех ветров.

Не успел он еще закончить той песни, как поднялся сильный ветер, и челн устремился вперед, в открытое море, туда, где гуляли холодные, зеленоватого цвета валы, то и дело обрушивавшие на палубу тучи брызг. Корабль Мананнана был так же быстроходен, как эльфийские, и вскоре эринский берег остался далеко позади, совершенно неразличимый на фоне висящих над горизонтом серых туч.

— Думаю для того, чтобы отыскать Ётунхейм, недостаточно просто идти на север, — проговорил Скафлок.

— Верно, ответил Мананнан. — Для этого понадобятся еще кое-какие чары. Не говоря уж об отваге в сердце и надежных клинках в ножнах.

Он взглянул вперед, в морскую даль. Ветер трепал его волосы. Выражение же лица его в тот миг трудно было определить каким-то одним словом. Было оно величаво, весело, внимательно и вместе как-то холодно.

— Земель людей коснулось первое дыхание весны, — сказал он. — Зима нынче выдалась на редкость суровая, такой многие столетия уже не случалось. Думаю, это дело рук ётунов. А мы вот плывем в самое их логово. — Он обернулся к Скафлоку. — Давно пора было уже мне сплавать на край света. Или я не Властелин Океана? Думаю, однако, не опоздал ли я с этой затеей. Надо было отправляться туда, когда сыны Дану были еще богами и не утратили прежнего могущества, — он покачал головой. — Даже асам, которые и по сей день боги, не всегда удавалось вернуться невредимыми из тех весьма немногих поездок в Ётунхейм, что они предпринимали. Что до нас с тобой, не знаю. Не знаю… — Внезапно приободрившись, он решительным голосом сказал: — Но я волен плыть, куда пожелаю! Во всех девяти мирах[23] не должно остаться вод, которые не бороздили бы челны Мананнана Мак Лира.

Погруженный в свои горестные думы, Скафлок ничего ему не ответил. Челн слушался руля, как конь узды. Он был как живой. Ветер пел в снастях, вокруг золотой фигурки Фанд искрились всеми цветами радуги взметаемые носом корабля брызги. Было еще холодно, но из морской дали поднялось уже, разогнав туман и рассыпав по волнам мириады бликов, ослепительно яркое солнце. С шумом вздымались освещенные им валы под голубым, со стремительно летящими по нему белыми облаками небом. Чуть дрожал под скафлоковой рукой руль. Скафлок не мог не заметить отрадной свежести, которой было наполнено то утро. Он тихо проговорил:

Ясен и приветенДень выдался на диво.Под лучезарным небомВетра поют красиво.Играют волны резвые,Стремясь из дали в даль.Я бы забыл, наверное,Что в жизни есть печаль,Коль ты была б со мноюНа челноке на этом,Даря меня любовью,Радостью и светом.

Мананнан устремил на него внимательный взор.

— Поход этот потребует от нас всех сил, — проговорил он наконец. — О том, что осталось на берегу, придется на время забыть.

Скафлоково лицо зарделось от гнева.

— Кто боится смерти, тот мне не попутчик, — выпалил он.

— Тот, кто не боится смерти лишь оттого, что не хочет жить — отнюдь не самый опасный противник для неприятеля, — сказал Мананнан. И тут же запел старинную боевую песнь сидов. Дивно звучал напев тот в морском просторе, сливаясь с песнью ветра. Перед мысленным взором Скафлока возникло удивительно яркое видение: направляющиеся на поле брани рати воинов в сверкающих на солнце украшенных плюмажами шлемах, целый лес копий, вьющиеся по ветру знамена, поющие рога, грохочущие по дороге колесницы с торчащими из колес серповидными лезвиями.

Три дня и три ночи неуклонно, с прежней быстротой шли мореходы на север. Ветер все время держался попутный, и челн мчался по волнам со стремительностью летящего по небу стрижа. Мореходы стояли на руле по очереди: тот, кто был свободен от вахты, отдыхал в спальном мешке под небольшой передней палубой ладьи. Из провизии у них имелись с собой сухари, вяленая рыба и сыр, воды же пресной не было, так что приходилось чарами опреснять соленую. Говорили они мало, поскольку Скафлок был совсем не в настроении болтать о том о сем, Мананнан же, подобно всем бессмертным, находил удовольствие в том, чтобы предаваться каким-то своим мыслям. Но взаимное уважение и приязнь их росли с каждым днем, ведь им приходилось делить пополам все тяготы плавания и труды мореходские. Вместе пели они и магические песни, позволявшие челну их преодолеть заградительные чары и приблизиться к побережью Ётунхейма.

Челн же мчался вперед и вперед. Они приближались к самому центру зимы, и холод усиливался буквально с каждым часом.

Солнце опускалось все ниже и ниже, пока не превратилось просто в висящий на унылом горизонте бледный диск, чей лик то и дело скрывали стремительно мчащиеся мимо черные тучи. Холод становился совершенно невыносим. Через одежду и плоть приникал он, казалось, в самую душу мореходов. Снасти сплошь покрылись сосульками от попадающих на них брызг, золотая фигура Фанд вся побелела от инея. Коснуться голой рукой чего-либо металлического значило бы лишиться кожи на пальцах, при дыхании на усах намерзал лед.