Оксана Демченко - Бремя удачи
– Шарль, ты не выпил кофе, – упрекнула Степанида. – Гости уже ушли, а ты все тут, наверняка голодный. Мы с Женечкой хотим поехать в ресторан. Какой-то особенный, как он обещал. Ты с нами?
– Голодный, и да – с вами куда угодно, – отозвался Шарль своим самым сладким, чарующим голосом, кланяясь хозяйке и целуя запястье.
– Ох, пристрелит он тебя, баловника, – рассмеялась Степанида. – Разобрался ты, добрый молодец, чего от жизни хочешь?
– Разобрался, наверное. Но почему все работы исполнены без магии?
– Так он тоже разобрался, чего хочет. Последние его работы очень уж душевные. Вон дорожка лесная. По ней взгляд сам убегает, без приманчивости волшебной. Иллюзии – они вроде обертки. А это – то, что внутри, главное. – Степанида гордо поправила волосы. – Для меня ведь рисовал. А я, знаешь ли, что ненастоящее, того и не замечаю. Идем.
За порогом избушки теплый вечер уже заливал сиреневыми чернилами горизонт, тени затекали вниз, наполняя улицы таинственностью и пробуждая от дневного отдыха светлячки фонарей. Старый «фаэтон», все тот же, ворчливо пыхтел у порога, изуродовав газоны следами покрышек. За рулем сидел Поль. Точнее, чуть не подпрыгивал от азарта: именно он вызвался всех покатать по городу и показать самое интересное. Алекс сел на второе место впереди, Шарль отгородился от семьи ле Пьери полупрозрачной вуалью иллюзии, отвернувшись к окну. Достал письмо Элен и вскрыл конверт. Было необычно получать почту и радоваться ей. Золотому джинну его многочисленные поклонницы отсылали и подарки и письма, но своим вниманием тешили лишь тщеславие и жадность. Воздавали должное таланту, вложенному в сюр-иллюзию облика идеального маркиза. Это письмо было теплое даже на ощупь. В каждом изгибе ровного, уверенного почерка сквозил непростой норов Соболевой, слова читались и слышались уху, написанные для него одного и именно для него – настоящего, достойного не восхищения, а сочувствия и заботы, что куда более ценно.
«Шарль, мы все уже оповещены, что дело в Дорфурте решилось благополучно. Я рада без меры, что жив и здоров. И сердита ужасно, заранее чую: домой ты не собираешься быть скоро, хоть и ждем все, а ты знаешь и не бросаешь дел. Так чужие они, всех вовек не переделать, ты брось и приезжай. Ты мой джинн, хоть один каприз можешь исполнить? Вот изволь: жду… Слышишь? Очень жду!»
Дальше Элен писала по-франконски, делая по пять ошибок чуть не в каждом слове, упрямо зачеркивая и вписывая поправки, снова зачеркивая и снова внося изменения.
«Язык учу. Сложно. Но я осилю, слово. Миллион трачу. Тоже сложно. Но я осилю. Привет от Ильи. Привет от Ромки, Нади, от всех наших. Приятного аппетита. Приедешь голодный и больной, застрелю».
Последняя фраза было сложной, и Шарль оценил старания и то, как немного ошибок осталось после исправления. Пощупал лист, кое-где заметно продавленный пером. Настроение у Элен было боевое, пси-анализ почерка и нажима дал точную картину. Хотела написать гораздо больше и пожаловаться, как ей трудно одной, ведь осаждают и прожектеры и поклонники: шутка ли, семнадцать лет, премилая внешность, маленький рост, тонкая точеная фигурка, невинность выросшей в лесу дикарки – и приданое в миллион… Шарль виновато вздохнул, свернул бумагу и убрал во внутренний карман куртки. Снял туман иллюзии, осмотрел салон. Напротив сидела Полин, пара ле Пьери устроилась на диванах по левому борту «фаэтона». Поль негромко рассказывал о городе, Алекс азартно охал и задавал вопросы.
– Полин, ты ее видела. Как она? – уточнил Шарль.
– Устает сильно, – честно сообщила Полин. – Прожекты эти, дом в осаде, шум, по три раза на день полицию зовут. Или магов, чтобы народ разогнать и унять. Отца она не велела пускать, в ссоре.
– Она не у фон Гессов? – насторожился Шарль.
– Там маленький ребенок, глава семьи в отъезде, как можно! При колледже живет. Ее охраняет местное привидение и вас, мсье, ругает ужасными словами.
– Я завтра же уезжаю! Улетаю. Поль, можно рассчитывать на твой самолет?
– Завтра, если я выберу себе домик, мы все отправимся в Белогорск, – пообещал Эжен, отвлекаясь от вида за окном. – Это будет быстрее, чем лететь, уи. Но если я не выберу домик, я никого не отпущу. Я не могу остаться во Франконии без блестящей свиты. Один я бываю резок, уи. Я ревную Стефу всерьез, и чужим меня никак не унять без больших разрушений… Утром я закончу пояснения для ордена и военных, проведу еще одну скучную встречу на благо родины. Затем мы переместимся в провинцию Лурь-Бье и я выберу себе дом. Это быстро, я знаю, чего хочу. Уи.
Шарль не стал спорить. В конце концов, он уже много лет мечтал увидеть лучшие виноградники Лурь-Бье. Всякий раз в Ликре, особенно на севере, он представлял именно эти приморские земли, думая о доме. И вот – сбывается… Шарль улыбнулся, прикрыв глаза: Эжен разговаривал на ликрейском и часто повторял свое любимое «уи», намеренно вплетал в речь несколько показную и даже шутливую неправильность выговора. Он тоже мечтал попасть домой, но, оказавшись здесь и беседуя с посторонними, вплетал уже во франконский выговор нарочитую неправильность и не забывал добавлять весьма часто «да-а» на ликрейском, со смешной протяжностью. Но завтра он выберет дом, примет приглашение работать в университете, получит документы и многочисленные извинения – и необходимость в шутках отпадет.
Днем, уже в Лурь-Бье, Шарль тоже, как и ле Пьери, попытался себе сказать: «Я дома. Я вернулся, круг замкнут, и я счастлив».
Он родился во Франконии, он по крови – де Лотьэр, потомок пусть и не самого знатного, но древнего рода и способен оценить сорт, регион происхождения и возраст вина – даже теперь, отвыкнув от дегустации, исказив вкус и нюх потреблением продуктов куда более крепких и не всегда имеющих достойное качество. Он стоит на холме и наблюдает милую сердцу картину, что часто снилась в ремпоезде. Зелень, яркая и нарядная даже в ноябре. Ровные ряды виноградников спускаются в долину и снова взбегают по склону, как тщательно причесанные пряди волос. Красные, багряные, рыжие, розовые кудри осени в ровных проборах прически-виноградника. Синее небо, впитавшее особенный цвет вблизи от берега океана. Пожилой человек неторопливо осматривает лозы. Из века в век это делается, и человек этот словно вне времени…
Так почему теперь, здесь, дома, он не испытывает пьянящей радости? Почему он всего лишь спокоен? Он имеет право здесь бывать, у него есть документы и даже имение – Элен приняла меры! Он легализован и как маг, и как франконец, и как кто угодно еще. Душа успокоилась, взгляд наполнился давно желанным зрелищем осени у моря… и в сны стала приходить дикая, неухоженная, нелепейшая чахлая тайга на границе с тундрой. В ней нет красоты и величия, но есть странная, щемящая бесконечность и бесприютность.
