Павел Молитвин - Полуденный мир
— …Тогда Касандир превратился в огромную птицу, ударил Ахахиба железным клювом, и из змеиного тела полилась ядовитая кровь. Она отравляла все вокруг, и Касандир, не желая гибели всего живого, ухватил извивающегося Ахахиба своими железными когтями и понес через море. На краю мира он бросил его на острые вершины скал далекой земли Намба-Боту, и так громаден был змей Ахахиб, что земля от его тяжести ушла под воду. Из Великого Внешнего моря остались торчать лишь верхушки самых высоких гор, которые называют теперь островами архипелага Намба-Боту. Но змей Ахахиб не умер…
— Опять врет старик, — пробормотал Дижоль, не открывая глаз. — Сколько бы ни рассказывали ему очевидцы о настоящих вишу, единорогах и отмельных глегах, он все равно будет врать и придумывать их по своему разумению. Он перевирает даже то, что видел сам, как будто у него глаза по-другому устроены!
— Но зато рассказывает — заслушаешься! — ввернул Номбер — высокий сухощавый пират с раздвоенным, словно рассеченным ударом меча, подбородком.
— А кстати, ты видел морских вишу — человекорыб? — спросил Мгал у Дижоля. — Говорят, они так красиво поют, резвясь на волнах звездными ночами, что моряки, заслушавшись их, кидаются за борт и тонут, не успев прийти в себя.
— Фипа послушай, он ещё и не такое скажет! По-настоящему красиво поют вовсе не вишу, а золотокожие жители Намба-Боту. Они так похожи на Китиану, что я думаю, кто-нибудь из её предков родился на архипелаге. Вот только кожа у тамошних жителей не белая, а золотистая от жаркого солнца и волосы выгоревшие, по цвету напоминают сплав золота с серебром…
— А вишу? Они тоже поют? — продолжал допытываться Мгал. Северянина, разумеется, интересовали золотокожие и сереброволосые обитатели далекого архипелага — описания их внешности живо напомнили ему людей, увиденных в Пророческой Сфере, — но все же» значительно больше занимали его морские вишу, небылицы о которых перевалили даже за Облачные горы.
— Да, вишу поют, — неохотно подтвердил Дижоль, — хотя это очень странное пение. Я слышал его однажды и не хотел бы услышать вновь. Оно похоже на бесконечный однообразный вой, при звуках которого человеку во всех подробностях вспоминаются самые скверные мгновения его жизни. Старики, заслышав вой плакалыциков-вишу, норовят броситься за борт, да и молодежь он достает до печенок.
— Отвратительное пение! — вмешался Номбер. — Да и твари премерзкие. Плакальщики — это не человекорыбы, а не люди и не рыбы. От одного их вида мурашки по телу бегут. Между прочим, зачарованных «чудесным пением» матросов они раздирают на куски и пожирают. Тоже зрелище не из приятных.
— Вот это-то и доказывает их человеческую природу, — заметил голубоглазый пират.
— Сегодня у тебя дурное настроение, с таким не скоро выздоровеешь! — упрекнул Бемс капитана. — Болит бок? Позвать нашего лекаря?
Верзила Бемс был одним из первых узников, над ожогами и синяками которого потрудился Гиль, сам же их и поставивший, и, надо отдать пирату должное, он не только не затаил на юношу зла, но, напротив, проникся к нему симпатией и уважением.
— Не тревожь его. Позови лучше Одержимого Хафа. Мне хочется задать ему пару вопросов. А ты, Номбер, проследи, чтобы нам не мешали.
— Это психу-то вопросы задать? — притворно изумился Бемс. — Капитан, ты бредишь! Неужели ты веришь болтовне этого несчастного калеки?
— Позови, позови! — настойчиво повторил Дижоль и, когда Бемс с Номбером отошли, повернул голову и устремил на Мгала проницательные, сияющие холодным голубым светом глаза. — Помнится, ты обмолвился, что у тебя есть ключ к сокровищнице Маронды. Но нам не дали договорить…
— У меня есть кристалл Калиместиара, однако твоих людей это, кажется, не очень интересует. Неужели опасности, подстерегающие тех, кто задумал пересечь Жемчужное море, столь велики, что перед ними меркнет привлекательность сокровищ Маронды? — спросил Мгал, пытаясь прочесть мысли собеседника на его лице, но глаза Дижоля были непроницаемы.
— Мои люди не расспрашивают тебя о ключе и сокровищнице потому, что я велел им помалкивать. Не к чему, чтобы весь пакгауз знал о твоем кристалле. А сокровища интересуют всех — пересечь море на таком славном суденышке, как «Забияка», не особенно сложно. Будь мы на свободе, я немедленно предложил бы тебе отправиться в путь. Но в настоящем положении остается только ждать, как повернутся события. Для этого я и просил позвать Одержимого Хафа. Кстати, кристалл свой ты успел надежно припрятать?
— Думаю, да, — коротко ответил Мгал.
Воспользовавшись схваткой, завязавшейся в таверне между пиратами и гвардейцами, он передал пояс с кристаллом Гилю, а тот успел сунуть его Китиане, наказав, чтобы та сберегала до их возвращения. Но уцелела ли сама Китиана? Сумела ли припрятать кристалл, не проболталась, ли, не надумала ли продать его, посчитав за диковинную безделушку? Гиль был уверен в девушке, как в самом себе, но уверенность эта свидетельствовала только о его влюбленности и не могла рассеять тревоги северянина.
— Надеюсь, ты сможешь отыскать припрятанный кристалл, и тогда мы обсудим, как нам добраться до сокровищ. Пока же я хочу знать, что тебе о них известно. Мне доводилось слышать, что последний Верховный Владыка Убер-ту спрятал в этом хранилище не золото и драгоценные камни, а знания древних, которые могут дать добравшимся до сокровищницы все, чего они только пожелают.
Бескровные губы Дижоля сложились в мечтательную улыбку, противоречившую по-прежнему холодному выражению глаз, и Мгал подумал, что капитан «Забияки» не так прост, как кажется, и лучше бы им иметь дело с обычным грабителем храмов. У него пропала всякая охота обсуждать содержимое сокровищницы Маронды, и он медлил с ответом, нетерпеливо поглядывая на приближавшегося Бемса, который подталкивал перед собой Одержимого Хафа.
Увидев его впервые, северянин содрогнулся — высокий, нескладный, с длинной, идущей ото лба к темени залысиной, он был слеп и к тому же не имел рук. Одержимого знала вся Сагра — более того, он был такой же достопримечательностью города, как цитадель на Белой скале, Каскад Харголидов или мосты, соединяющие остров с левым берегом. Известностью своей Хаф был обязан, во-первых, своим припадкам, во время которых он переставал что-либо соображать, а во-вторых, врожденному уродству, хотя, если разобраться, калек в Сагре, как и в других городах, пруд пруди: кого звери, рыбы или пресмыкающиеся объели, кого люди обкромсали. И жалели их, и гоняли, кто как свой характер проявлял. К Одержимому же отношение было особое — любой считал за честь накормить его и напоить, но далеко не от всех принимал он угощение. Объяснялось же это отношение, равно как и известность Хафа, тем, что боги, словно возмещая недоданные ему части тела, наградили его удивительной способностью провидеть грядущее.
