Вадим Панов - Сокровища чистого разума

– Перегрузка цепей? – предположил Павел, но себе, а не отвечая на вопрос – алхимика он не слышал. – Надо прикинуть мощность, которую Алоиз вытащил из Пустоты, узнать, что за материалы он применял для передачи энергии…

Гатов увлёкся, вытащил из кармана карандаш и огрызок бумаги и был готов погрузиться в расчёты, но Бааламестре не позволил:

– Спросишь у Холя, – громко произнёс толстяк, бесцеремонно вырывая из рук Павла карандаш и бумагу. – Мы, кстати, опаздываем.

– Ах да… Алоиз… – Гатов с улыбкой посмотрел на дымящийся форт и топнул ногой по такой надёжной палубе бронекорды: – По местам, братья, пришло время показать воякам, на что способны кадровые университетские работники!

– Я знал, что он сумеет! Знал! Знал!! Лживый пёс! Ипатый гений! – Вениамин ввалился… Нет! – Вениамин ворвался в комнату отдыха, довольный, как будто захватил весь валериций Герметикона, и принялся счастливо кричать, пугая и жену, и горничную. – Я чуял, что он замышляет! Чуял! Чуял!!

– Что замышляет? Кто? – Агафрена догадывалась, что произошло, но не собиралась выдавать себя. – Объясни!

– Сукин сын!

– О чём ты?

– Только что… – Мритский замер, пару секунд таращился на жену, параллельно выделывая некие странные, рваные, незаконченные жесты, характерные для ошарашенного человека, и взахлёб продолжил: – Только что Холь распылил лекрийскую эскадру, поняла? На молекулы, чтоб ее хнявая манявка сожрала! На ипатые атомы! В ничто! В ничто!!

– Алоиз уничтожил эскадру? – Агафрена отреагировала именно так, как следовало: приоткрыла рот, широко распахнула глаза, прижала руки к груди… Может быть, чуточку наигранно, но взволнованный губернатор не почувствовал фальши.

– Угробил в пыль ипатым энергетическим лучом! – Вениамин топнул ногой. – Я знал, что этот гад меня обманывает! Знал, что его изобретение можно использовать в качестве оружия. Знал!

– И поэтому оставил меня здесь.

– И остался сам, – уточнил Мритский. – Рискнул – и выиграл.

Холь раскрыл карты, показал, на что способно его изобретение, но одновременно продемонстрировал своё слабое место – Агафрену. Ради Агафрены Холь сделает всё, что угодно. Согласится с чем угодно. Отдаст что угодно.

– Хочешь присвоить открытие? – тоскливо спросила женщина.

– Холь показал, что по-настоящему тебя любит, – произнёс Мритский, наклонившись к её лицу. – И теперь он мой раб.

В нос ударило несвежее дыхание, но большее омерзение вызвало не оно, а слова, их смысл.

– Алоиз не вернётся, – через силу произнесла Агафрена. – Он не дурак. Он вырвался из твоих лап и ни за что не вернётся.

Ей очень хотелось верить в сказанное. Ей было страшно, страшно за себя, но она вдруг поняла, что не сможет видеть растоптанного Холя. Знала, что второго удара ему не пережить.

– Забыл сказать… – Вениамин неприятно улыбнулся: – В самом конце эксперимента что-то опять пошло не так, из «окна» вылился неконтролируемый поток энергии, и рундер погиб…

– Что?

– Красивое зрелище, получилось так же, как было с «Исследователем-1». Неужели ты не слышала? Минут пять назад грандиозный взрыв…

– Что?! – А вот теперь она не сдержалась, вскрикнула, вскочила, заломила руки… Прекрасные глаза полны слёз, и в них… нет, не ужас, в них – рухнувший мир. В них дикая боль и нет боли, потому что всё умерло: чувства, надежда – всё. Рот кривится, вот-вот последуют рыдания. – Что? Алоиз…

Шок жены резанул Мритского в самое сердце, отчетливо показал, что у Агафрены с Холем не интрижка, а любовь, настоящая, завидная… Шок заставил Вениамина пошатнуться – женщина этого не заметила – и с огромным трудом «удержать» голос на следующей фразе:

– Не волнуйся за Алоиза. – Губернатор через силу, с трудом сдерживая накатившее бешенство – в него превратилась боль, – рассмеялся. – Как я и ожидал, Холь передал управление Тогледо, а сам вернулся в форт. Я распорядился обязательно его впустить и всячески оберегать. – Короткая пауза. – Будет жаль, если такая голова пропадёт. У меня на неё большие планы.

– Я скажу Алоизу, чтобы он не смел ни о чем с тобой договариваться, – срывающимся голосом произнесла Агафрена. – Ты не сделаешь из него раба.

– А я скажу, что превращу твою жизнь в каторгу, – пожал плечами Вениамин. – Отрежу тебе ухо, и Холь согласится на что угодно, даже сапоги мне оближет, лишь бы я тебя больше не трогал. – Пауза. – Он уже раб.

Уже…

Агафрена знала, что всё будет так, как пообещал Мритский, именно так. И потому её плечи опустились, а на глазах вновь появились слезы.

И тихий шёпот:

– Что же ты за человек?

Вопрос не мог остаться без ответа.

– Я тот человек, который тебя обожает, Френа, который любит тебя больше всего на свете. – Вениамин выдержал ещё одну паузу, передохнул тихонько, чтобы удержать голос, и продолжил с прежней жёсткостью: – Поэтому я отниму у Холя открытие, смешаю его с дерьмом, а потом убью. И всё – на твоих глазах.

– Чтобы отомстить мне?

– Нет, чтобы свести тебя с ума.

Женщина вздрогнула, крепко зажмурилась – других способов защитить себя от Мритского у неё не осталось, – а в следующий миг вздрогнула ещё сильнее: в коридоре раздались выстрелы.

«Что же ты наделал, дружище? Зачем? – В отличие от прочих наблюдателей, Холь сразу сообразил, что ужасающий грохот знаменует гибель рундера, и его захлестнула горечь. Жалость, запоздалое раскаяние, благодарность, но в первую очередь – горечь. Ибо он знал, что виноват. – Прощай, Тогледо. Спасибо и прощай…»

Попасть в форт получилось на удивление легко: несмотря на то что Холь добрался до Северных ворот после начала бомбардировки, его опознали и впустили внутрь через маленькую калитку. Повезло: в начале налета лекрийцы сосредоточили огонь на противоположных воротах, совершенно игнорируя северную половину Карузо, и охрана не спустилась в укрытие. И ещё повезло, что, когда Алоиз оказался внутри, крейсеры принялись бить по всему форту, и встретивший инженера капитан Жедар решил не рисковать, и они остались в бункере у Северных ворот, ожидая то ли наземной атаки, то ли прямого попадания алхимического снаряда.

Но повезло…

Возвращаясь, Алоиз думал, что окажется в растревоженном муравейнике, в полуразрушенной, плачущей от страха крепости, переполненной мечущимися в панике людьми, однако действительность оказалась совсем иной: военные отнеслись к бомбардировке философски, несмотря на разрушения и погибающих товарищей, в панику не впали, а когда начался воздушный бой, так и вовсе высыпали из укрытий – поглазеть.

Саму битву Алоиз наблюдал спокойно и чуточку отстраненно, гибель лекрийцев, падающие цеппели, пламя, смерти – они не тронули душу инженера. Не оставили равнодушным, но и сопереживать не заставили. Он не звал лекрийцев, не собирался воевать с ними, более того – они могли убить женщину, которую он любил больше жизни, а потому были достойны смерти. Холь наблюдал за гибелью эскадры, испытывая лишь лёгкое сожаление от того, что не управляет экспериментом лично, что выдающееся достижение – его ребёнок…