Мы остаёмся жить - Извас Фрай
Мне пришлось прочитать это письмо шесть раз, чтобы каждое слово приобрело для меня третий смысл – самый верный. Я успел выучить его наизусть и, как видишь, помню его до сих пор почти слово в слово. Оно – универсально для любого народа, оказавшегося в кризисе, из которого вынырнуть у него уже не получится. Разве что, просто вырезать несколько слов про римлян и вставить фразы про умирающий народ.
Универсальный призыв исчезнуть. Чтобы тебя не нашли. Никто. Нигде. Никогда.
Я испытал те же чувства, что недавно пронеслись в голове у Флавия Тиберия, после прочтения этого текста выбежавшего из комнаты. Не понял я только одного: куда это он направился, оставив меня здесь одного, наедине с письмом? Теперь, мне нужно его найти. Ведь я нужен ему. Он мне об этом не сказал – но меня и не нужно просить. Достаточно просто намекнуть; и я сделаю это.
Я прожил с Римом всю его историю: от начала – до самого конца. И я, как никто другой, понимал, что сказано в этих строчках, где слова указывают не на смысл текста, а показывают читателю путь, по которому следует пройти в поисках истины, которую нельзя передать словами, но к которой нужно стремиться в каждой букве. То же самое с нами проделывают все великие шедевры литературы. Я много времени провёл в римской библиотеке и прочёл их немало. Могу только представить и ужаснуться, до чего подобные тексты могут довести неподготовленного читателя, которым и был Флавий Тиберий.
Поэтому, я выбежал на улицу и бросился его искать, пробиваясь сквозь толпу, оставляя за собой лишь горячий след из людского недоумения – ведь в Риме уже давно почти никто так не торопится.
Я нашел его в доме, принадлежавшем когда-то Аппию Примулу.
Этот старик расхаживал взад-вперёд по комнате, бросая рассеянные взгляды на богатую мебель вокруг.
– Я бы предпочёл, чтобы меня оставили в покое, – нервно бросил он в мою сторону.
– Если Флавий Тиберий действительно захотел бы, чтобы его оставили одного – целому римскому легиону не удалось бы так просто пробраться к нему, – улыбнулся я, – что действительно случилось с тобой, друг мой?
Он подошел ко мне и доверчиво заглянул прямо мне в глаза:
– Ты прочёл письмо? – спросил он.
Я утвердительно кивнул.
– Мой сын – был прав; римляне действительно стали животными.
Мне показалось, что я ослышался.
– Я не помню, чтобы он говорил о чём-то таком.
– Он всегда знал это. И прекрасно понимал, в какую сторону всё катится. Как я мог всё это время быть таким дураком?! Истина лежала прямо у меня перед носом, но я упорно не замечал её. Мы – стали не лучше тех, с кем так упорно сражаемся. А может, даже и хуже.
– О чём ты говоришь?
Нет, я и правда не мог понять.
– Здесь, в этом доме, двадцать лет жил мой сын, почти не выглядывая за дверь; и лишь изредка соседи видели его в саду. И каждый день, как ты можешь догадаться, он смотрел в окно. Посмотри и ты туда.
Я подошел к широкой щели в стене с распахнутыми ставнями, через которую в комнату проникал солнечный свет. Приблизившись к нему, я смог в полной мере рассмотреть пейзаж по ту сторону узкого и тесного мира затворника: дома, их крыши; и между ними кусочек площади с памятником императору Константину. На ней собралась толпа под сто человек. Почти все они носили длинные и густые бороды – такова была мода в то время, на всё варварское.
– И что же там происходит?! – спросил он.
Голоса становились всё громче и все они злыми. Толпа вот-вот должна была взорваться яркими вспышками гнева; и я уже знал, чем всё должно было кончиться. Флавий Тиберий всё повторял:
– Что ты там видишь?! Ну же!
– Я вижу римлян. Много людей не площади.
– Смотри внимательно, друг мой: вот в это превращаемся все мы.
Вскоре, их стало ещё больше; они заполонили всю площадь, взяв статую в кольцо. Они окружили памятник своего великого императора. Затем, стали забрасывать ему на плечи крюки и канаты; встали в колонны и стали со всей силы тянуть их на себя. Император стоял на ногах крепко – десятерым не смогли бы справиться с этой задачей. Но больше сотни – перед такой силой мрамору было не устоять. И тогда памятник упал вниз головой, рассыпавшись на несколько огромных кусков. И это всё, что осталось от последнего из великих императоров Рима. Не хотел ли Флавий Тиберий сказать мне этим, что нас ждёт та же участь?!
– Приглядись повнимательнее, – сказал он, – среди них не только праздные зеваки; там есть ещё и легионеры.
– Не знаю, как ты видишь их – я совсем не могу разглядеть лиц отсюда.
– Уж поверь мне. Без участия солдат уже давно ничего не обходится в этом городе. Легионеры там есть. Именно они решают, кому быть императором, а кому лучше превратиться в руину. Солдаты – такие же разбойники и убийцы, как и все остальные. Когда я был молод, римский народ ещё мог поставить одну ногу на свою могучую армию, а вторую на мудрого правителя – и стоять на них крепко, как на двух столбах. Но эти времена давно прошли. Мы превратились в дикое племя, поселившееся на руинах своих прошлых побед, но не будущего. При всём своём положении здесь, я никому этого не говорил, но в Риме я чувствую себя как в клетке.
Он подошел ко мне, но больше ничего не сказал. Мы долго стояли молча у окна с распахнутыми настежь ставнями и смотрели, как заскучавшая толпа быстро расходится по домам. И площадь вновь становится пустой, но не такой как раньше.
– Я не хочу умирать здесь, – сказал он и посмотрел на меня, – я ошибался в своём сыне. Мы с тобой знакомы много лет и хорошо знаем друг друга…
Он
