Дэвид Геммел - Тёмный Принц
Парменион посмотрел на старшего сына. — Кем же ты вырастешь? — размышлял он.
Он знал — и знал все эти годы — что Федра смотрела на него с пренебрежением. Это знание причиняло боль, но еще больнее была ложь, связавшая их вместе. Она была ясновидящей и провидела золотое будущее. Но неправильно его истолковала. Парменион не мог сказать ей об этой ошибке, или рискнуть и отделаться от нее; в приступе мести, Федра могла причинить непоправимый ущерб. Она была лучшей подругой Олимпиады, которой было известно о ее девичьих силах. Если она явится к Царице и расскажет о своих видениях… Парменион почувствовал подспудный приступ паники. Нет, тайна должна быть сохранена любой ценой. Единственным выходом было бы убить Федру, а этого он не хотел, да и не мог сделать.
— О, Филота, — прошептал Парменион, гладя сына по голове. — Надеюсь, ты будешь достаточно силен, чтобы противостоять амбициям своей матери на твой счет. — Мальчик заворочался и замычал во сне.
И Парменион вышел, влекомый страстью к женщине, которую презирал.
***
Парменион проснулся в предрассветный час. Тихо поднявшись с широкой постели, стараясь не разбудить Федру, он прошел по разостланным шкурам, покрывавшим пол. Оказавшись в своих покоях, он первым делом омылся в холодной воде, затем втер масло в кожу рук и груди, а потом соскреб его скребком из слоновой кости.
Облачившись в простой хитон, он вышел в сад. Птицы еще спали на деревьях, и ни один звук не нарушал тихой предрассветной красы. Небо было темно-серым, облачным, но на востоке цвет был ярче, и становилось всё светлее, потому что Аполлон на своей колеснице подъезжал всё ближе. Парменион глубоко вздохнул полной грудью, затем слегка растянул мышцы бедер, паха и икр.
Ворота сада были распахнуты, когда он выбежал в сторону деревни. Его мышцы все еще были затекшими, и его икры начали побаливать задолго до того, как он добежал до вершины первого холма. За месяцы Фокейской кампании у него не было возможности регулярно совершать пробежки, и теперь его тело отчаянно сопротивлялось. Не обращая внимания на трудности, он увеличил скорость, и пот засверкал у него на лице, а позади оставались миля за милей.
Он никогда не понимал чуда своего исцеления, как подтянулась кожа, как в тело вернулась сила молодости, но ему и не надо было это понимать, ему было достаточно просто наслаждаться этим. Он не находил другого занятия, способного сравниться с постоянной радостью от бега — превосходное взаимодействие тела с сознанием, освобождение от забот, очищение духа. Когда он бегал, разум его был свободен, и он мог обдумывать все свои дела, находя им решение с легкостью, которая до сих пор удивляла его.
Сегодня он думал о фракийском скакуне, Титане. Тот стоил огромных денег, но в то же время был — по персидским меркам — недорогим. Его родословная была безупречной — он зачат лучшим жеребцом-призером из Персии и рожден самой быстрой лошадью, когда-либо выигрывавшей в Олимпийских Играх. Два его брата были проданы за непостижимое состояние, достойное только богатейшего из царей, но Парменион приобрел его всего за две тысячи драхм.
С тех пор конь убил двух других жеребцов и покалечил одного из конюхов, так что теперь содержался отдельно от остального табуна в загоне, огражденном забором высотой в человеческий рост.
Парменион понимал, насколько безрассудно было биться об заклад, что он укротит его, но все прочие методы уже не помогали. Фессалийцы не верили в «объездку» их коней на фракийский манер, когда кони нагружаются тяжестями и бегают, пока не запыхаются, и лишь после этого им на спину сажают седока. Этот метод, говорили лошадники, ломает дух коня. Фессалийцы верили, что всегда важно развивать связь между человеком и его скакуном. Ну а для боевого скакуна и его седока такая связь была жизненно необходима. Когда доверие было сильным, большинство коней охотно подпускали седоков в свои стойла.
Но с Титаном было совсем не так. Трое конюхов пострадали от него, получив укус зубами или копытом по ребрам. А в последний раз он сбросил с себя и оттоптал спину молодому фессалийцу, который с тех пор не чувствовал собственного тела ниже пояса и лежал прикованный к постели в общем бараке. По словам Берния, ему недолго осталось до смерти.
Парменион побежал трусцой вдоль линии холмов, обдумывая предстоящий день. Фессалийцы верили, что Титан одержим демоном. Возможно так и было, но Парменион в этом сомневался. Конь дикий, это да; необъезженный, это точно. Но чтобы одержимый? Какой прок демону вселяться в тело пасущегося коня? Нет. Должно быть более понятное объяснение — даже если оно пока что не получено.
Он бегал, пока рассвет не окрасил небо в пурпур, потом остановился, чтобы посмотреть на необычайное сияние звезд в голубых небесах, медленно исчезающее, пока не осталась одна лишь Северная Звезда, крохотная и беззащитная против восходящего солнца. Вскоре и она исчезла с небосвода.
На вершине холма подул холодный ветер, и его покрытое потом тело задрожало. Сузив глаза, он осмотрел земли, которые теперь принадлежали ему, сотни миль Эматийской равнины, пастбища, леса, холмы и ручьи. Ни один человек не мог охватить взором эти владения от края до края с одной точки, но с этой вершины он видел семь выпасов, на которых росли его табуны. Шестьсот коней содержались здесь, а за грядой холмов на востоке были еще овцы и козы, пять деревень, два городка и большой лес, поставляющий превосходную древесину, которую закупали кораблестроители из Родоса и Крита.
— Теперь ты богач, — проговорил он вслух, вспоминая дни бедности в Спарте, когда туника у него была много раз перешита, а сандалии не толще пергамента. Повернувшись, он посмотрел на дом с высокими колоннами и с двадцатью комнатами для гостей. Отсюда были видны статуи, украшавшие садовый ландшафт, и несколько домов для рабов и слуг.
Человек должен быть счастлив, имея всё это, упрекнул он себя, но его сердце забилось чаще при этой мысли.
Вновь прибавив ходу, он побежал к стойлам и загонам, осматривая холмы, разглядел и одинокого Титана в его загоне. Конь тоже скакал, но остановился, чтобы посмотреть на него. Волосы на голове Пармениона зашевелились, когда он пробегал мимо заграждения под убийственным взглядом Титана. Площадь, выделенная жеребцу, была небольшой, шагов восемьдесят в длину и пятьдесят в ширину, забор был сколочен из прочных толстых досок. Ни один конь на свете не смог бы преодолеть такое препятствие, но даже не смотря на это, когда Титан стал галопировать в его сторону, Парменион невольно взял правее, увеличивая расстояние между собой и забором. Этот секундный страх разозлил его, подогревая его решимость покорить гиганта.
Он увидел, как Мотак разговаривает с тощим Кронием и мальчишкой Орсином возле дальних ворот, и двадцать с лишним фессалийцев собрались посмотреть на предстоящее состязание. Один из них взобрался на забор, но Титан перебежал через загон и встал на дыбы, готовый ударить копытом, так что парень спрыгнул обратно, обезопасив себя, к вящему веселью своих товарищей.
— Нехороший это день для таких скачек, — сказал Мотак Пармениону. — Ночью лил дождь, и теперь земля скользкая.
Парменион улыбнулся. Старый фивянин предлагал ему легкий путь к отступлению. — Да он только чуть-чуть поморосил, — сказал Парменион. — Давай, начнем наш день. Кто из твоих отважных товарищей стреножит животное?
Мотак покачал головой, с явным сомнением. — Так, парни, давайте-ка испытаем фессалийские навыки!
Несколько человек взяли длинные, скрученные путы. Теперь было не до шуточек — лица их были каменными, взгляды — тяжелыми. Двое побежали вправо, держась поближе к изгороди, раскручивая арканы и подзывая Титана, который помчался на них, и столбы заграждения задрожали от его удара. Слева, незамеченные взбешенным животным, Орсин и Кроний забрались в загон и побежали за спиной у черного жеребца. Вдруг Титан остановился и покосился на Орсина. Петля Крония скользнула через огромную голову жеребца и затянулась крепче, когда тот метнулся, чтобы ударить юношу. Почувствовав, как аркан врезался в шею, Титан развернулся, чтобы броситься на Крония. Тогда Орсин набросил петлю через голову жеребца ему на шею, затянув ее покрепче. Тут же остальные фессалийцы перелезли через забор, готовые прийти на помощь, но Титан стоял как вкопанный, его огромное тело дрожало в напряжении.
Огромная голова медленно повернулась, злобный взгляд следил за Парменионом, когда тот спрыгнул в загон.
"Он знает," — подумал Парменион с внезапным приступом страха. "Он ждет меня!"
Спартанец двинулся к жеребцу, всё время оставаясь на линии его взгляда, пока не остановился рядом с шеей и головой. Его рука осторожно приблизилась к верхней петле, ослабила ее и сняла.
— Спокойно, мальчик, — прошептал он. — Твой хозяин говорит с тобой. Спокойно, мальчик.
