Ледобой-3. Зов - Азамат Козаев
— Годовика не сломаешь, — буркнул Чаян, глядя даже не на князя, в куда-то внутрь себя.
— Так и не сломали. Где сядешь на Годовика, там и слезешь. Так вот, я лишь недавно сообразил, что к чему. И то во сне.
— И ведь скрыть умудрились, — Чаян мрачно почесал загривок.
— Немногие были сведущи. Тут уж, как водится, чем больше молчаливых ушей, тем больше болтливых языков. Ладно, ещё сведём этот старый счёт. У тебя что?
— Видишь ли, ворожца из-за моря притащили!
— Для чего?
— Мол наши от старости глазками ослабели, разумом просели. Не видят и сообразить не могут.
— А тот? Ну, заморский?
— А тот молодец — всем ворожцам ворожец, чуть ли не тремя глазами сквозь преграды зрит, знает всё и про всех, ничего от него не утаить и не сокрыть.
— Значит, Стюжень и Урач только небо коптят, а заморский гостенёк враз всё разгадает и сведает. И, как пить дать, диковинную зверушку на мор хотят натравить? Да на того душегуба с рубцами? Ату его, ату!
— Ага.
Отвада несколько мгновений жевал губу, затем поднял глаза.
— Его придётся подпустить к делу. Не допущу — эти мигом слух распустят, мол есть диво дивное, а князь его в стороне держит, не хочет людям облегчение дать.
— Ты думаешь, я это не понимаю? — старик тыкал себя пальцем в грудь. — Но, милый мой зятёк, последним дураком будешь, если не узнаешь, чья затея. А узнаешь — в поруб стервеца!
— А добро тебе отдать?
— Станешь всучивать, буду последней шкурой, если начну кривляться, дескать, не надо. Хотя по мне, на то золото лучше жизнь после мора обустрой.
Старик помолчал, потеребил вышивку на верховке, спросил с надеждой:
— Вестей от наших нет?
Отвада неопределённо покрутил пятерней в воздухе:
— Стюжень весть прислал. Взяли они с Безродом ту паскуду, что первый колодец отравила. Со стражей сюда отправили. Ушли дальше, за вторым. Там, говорит, рыбёха покрупнее будет.
Чаян выслушал всё с кривой рожей, помотал головой, буркнул горестно:
— Боюсь, не успеют. За последнюю седмицу только десять ладей с товаром ушло. А это значит, что встаёт торговля. Не идут обозные поезда в город. Нечего везти и некому ехать. Если месячишко продержимся — хорошо. Вон, вокруг Сторожища уже селения полыхают, бояре с дружинами по теремам засели, к осаде готовятся, биться намерены не на жизнь, а насмерть. Цены вот-вот до небес взлетят. Скоро за кусок хлеба жизнь попросят.
Отвада слушал тестя мрачно, время от времени поглядывал на дверь, через которую из думной вышла Зарянка с детьми.
— С поводка заморское чудо спустить позволю. А там поглядим.
* * *
Таким разъярённым Пряма давно никто не видел. Он чуть свет, ровно вихрь, влетел в теремные ворота, его гнедой ещё только в рысь после намёта замедлялся, а воевода тайной дружины уже высигнул из седла и, ровно всю жизнь этим занимался, сделал по земле кувырок через выставленную вперед руку, встал на ноги и стрелой влетел по ступеням терема.
— Эк его распирает, — молодые привратные дружинные недоумённо переглянулись и восхищённо округлили глаза.
— Ага, вот тебе и старик, — восхищённо протянул второй, — сделал колесо, как медведю не сделать.
— Ага, спина круглая… да что медведь — колесо так гладенько не сделает, — первый прищурился, будто ещё висят в воздухе очертания Пряма, которые можно увидеть, только приглядись хорошенько: вот переносит ногу через переднюю луку, вот спрыгивает, складывается, катится по земле, а вот его само собой выносит на ноги, и он бежит так, как не всякий скороход с места возьмёт.
Лишь в самом переходе княжеских покоев Прям остановился, прижался лбом к бревну, дал себе отдышаться и успокоиться.
— Ты что делаешь, старый пень? Вон молодых напугал до усрачки, стоят вослед пялятся. Дыши, я сказал, дыши ровно.
В думной кроме князя по лавкам сидели и таращились на дверь Урач, Перегуж, Чаян, ещё пара бояр старой закалки.
— Выступаем? Подошли?
— Не так скоро, — Прям вышел на середину и замотал головой. — Не обошлось без подлянки. Как знал!
— Что ещё? — Отвада нахмурился.
— Сами бояре с парой дружинных ещё ладно, но они потащили за собой старост городских концов и по одному человеку от рукоделов — гончаров, усмарей, бондарей, никого не забыли.
— И где вся эта толпа? — Перегуж тревожно переглянулся с Отвадой.
— Как и обговаривали, ждёт на Вороньем поле, под Сторожищем.
— Ну… наши хитрованы скажут, мол сами не ожидали, — со своего места закивал Урач. — Дескать, налетели со всех сторон рукоделы и старосты концов, потребовали взять с собой.
— А наши боярчики временами такие податливые, — рыкнул Чаян, хлопнув себя по коленям, — Вот не могут людям отказать, и всё тут!
— Поди, даже лошадей пригнали, — кивнул Сбыток, товарищ и наперсник Чаяна.
— Да что ты! — смешно сыграл лицом Грузило. — Просто случайно на Вороньем поле обнаружились ничейные лошадки, уже осёдланные и обихоженные.
— Что вы понимаете в конской жизни! Это дикие кони, — рявкнул Чаян. — Сами собой оседлались и примчались на Воронье поле!
— Город уже знает, — мрачно кивнул Прям. — Пройти тайно с заморской ищейкой по следу не получится, Сторожище будет всё знать через счёт или два.
— Нехорошо попахивает от этой охоты, — Перегуж на правах старого друга подошёл к Отваде и встряхнул. — Не ведись, князь. Подстава это.
— Назад ходу нет, — угрюмо буркнул тот, плечами сбрасывая ладони своего воеводы. — Как-то неспокойно мне от этого похода за правдой.
— Там на Вороньем, — Прям кивнул себе за спину, — заморский гостенёк городских купил с потрохами за щепоть соли. Аж в рот смотрят, свои рты раззявили.
— Так всё плохо?
— Гончара про больную печень предупредил, тот аж дышать забыл, усмарю его молодую жену похвалил, да велел травами попоить, мол для брюхатых баб это полезно.
— Хочешь сказать, не знал заранее?
Прям усмехнулся.
— Кое-что подобное и я могу. У того гончара ко всему прочему сухожилие на левой руке повреждено, а усмарю та черная шкура ещё долго будет икаться. Порвал он её. Или как-то иначе испортил.
— Как узнал?
— Ему тут же на поле кожи заказали, так наш молодожён ловко отбоярился делать чёрные. Напрямую «нет» не сказал, но ушёл очень ловко. Лукомор даже не понял, что остался без чёрных кож. Я чуть не уржался, а этот и ухом не повёл.
— Лукомор всегда был на соображалку туговат. Здоров — да, но если скажешь ему, мол, надо поработать головой, пойдёт лбом костыли заколачивать, — Чаян презрительно махнул рукой.
— Только на меня, раскрыв рот никто смотреть не будет, — воевода тайной дружины, улыбаясь, развёл руками. — Я ведь не заморский ворожец-кудесник.
— Что за человек? —спросил Отвада, глядя на Пряма.
— Встретишь в городе, пройдёшь не обернешься. Разве что глаза странные. Глубокие, смотрят остро. Росту с меня будет, значит обычного.
Отвада с улыбкой обречённого слушал, кивал и улыбался. И значила эта улыбка лишь одно: «Я не могу не поехать. Сплетен всё равно не избежать, но храбрый князь в сплетнях и слухах вовсе не равен трусоватому Отваде в слухах и домыслах».
Прям пожал плечами. «Я другого и не ждал. Была бы моя воля, бояр через одного на голову укоротил. На слишком хитрую голову».
— Ты вот что, — Отвада поманил Чаяна, — завтра судный день, меня, как понимаешь, не будет. Зарянка рассудит всё как надо, честь по чести. Но ты постой за спиной, шепни в ушко если что.
Старый боярин на глазах распрямился приосанился. Будто выше ростом стал.
— О чём речь! Постоим, подскажем!
— Зарянку любят, простой люд мало не на руках носит, — Отвада улыбнулся. — Сложностей возникнуть не должно.
— А ты там держи ухо востро, — в свою очередь предупредил боярин и вышел.
Урач пересидел всех. Когда в думной остались только он и Отвада, старый ворожец опасливо покачал седой головой.
— Чаян верно сказал. Держи ухо востро.
— Думаешь, подстава?
— Не знаю, — старик пожал плечами. — Но кое-что знаю твёрже твёрдого: если в стаде сплошь белые овцы, черные и коричневые, там неоткуда взяться жеребцу. Хоть белому, хоть гнедому.
— Ты это о чём? — князь наморщил в раздумьях лоб.
— Мы со Стюженем жизнь прожили, кое-что умеем, что-то знаем, и говорю тебе со знанием дела — нет сейчас
