Сыны Тьмы - Гурав Моханти
Собравшаяся толпа отодвинулась, как морской отлив, и на террасу вышли прислужники с огромными весами. Две большие тарелки, оправленные по краям ромбиками из гладко отполированного розового кварца, пьяно покачивались на толстых цепях, вставленных в большую дубовую раму. Вскоре над ними был установлен желтый навес.
А, взвешивание ягненка перед закланием.
Одетая в золотое сари, подчеркивающее ее загорелую кожу и девичью фигуру, Драупади, царевна Панчала, подошла к весам под звуки веены.
– Что происходит? – спросил Судама.
– Взвешивание товара, – сухо обронил Шакуни.
Драупади подошла к весам и, скрестив ноги, неловко уселась на одну из тарелок, которая тут же опустилась на землю и так там и осталась. На террасу, шатаясь, вышли слуги, несшие тяжелые железные прутья, и положили их вокруг Драупади. Гости удивленно смотрели на это представление – слишком уж необычно оно было.
Следом вошло еще несколько слуг, несущих тяжелые сундуки. Поставив их, они откинули крышки, и в толпе послышались пораженные и восхищенные вздохи. Сундуки были наполнены сокровищами, и все же ни одно из них не могло сравниться с блеском цепей на шее Драупади.
Пение веены затихло, и под бой царских барабанов поднялся Друпад. Прочистив горло, он сплюнул в золотую плевательницу и заговорил:
– Древняя, сложившаяся на протяжении веков традиция такова, что тому чемпиону, который завтра выиграет мою любимую дочь на сваямваре, в качестве приданого будет дано сокровище, равное ее весу.
Раздались громкие одобрительные возгласы.
Друпад поднял руку, и вновь наступила тишина.
– Но поскольку вес царевны является государственной тайной, я хочу дать этому могучему чемпиону нечто большее, чем золотой эквивалент веса моей дочери.
И это, конечно, не имеет никакого отношения к тому, насколько воздушной она выглядит! – кисло подумал Шакуни.
– А потому рядом с ней лежат железные прутья, которые весят гораздо больше, чем сама царевна. – Он замолчал, позволив своим словам упасть на благодатную почву, и стоило толпе понять, о чем он говорит, как раздался громкий хор восхвалений такой щедрости. Тому, кто завоюет царевну, действительно повезет! Излишне говорить, что каждый из собравшихся глупцов считал себя тем, кому так благоволят Боги.
– Да начнется церемония взвешивания! – вскинув руки, объявил Друпад.
Первыми на свободную чашу весов положили серебряные и золотые цепи. Тарелка с Драупади не поднялась ни на волос. За ними на весы последовали монеты в парчовых кошелях, набитых до отказа, так что золото сыпалось из развязанных горлышек. Затем появились украшенные драгоценными камнями флаконы с амброй, ладаном и алоэ. Затем на весы упали пашмина из тонкой пряжи, козья шерсть и тюки вышитого шелка.
Драупади продолжала смиренно сидеть на тарелке внутри круга, выложенного из железных прутьев. Шакуни почувствовал странный укол жалости к юной царевне, которая сидела на весах, как приз на ярмарке. Происходящее внезапно напомнило ему о сестре Гандхари, проданной Дхритараштре в знак мира. Но затем он глянул на Драупади глазами Шакуни, а не глазами несчастного брата, и понял, что Белый Орел был прав. Люди Союза жаждали чего-то более высокого, чем они сами, они требовали, чтоб царская власть была достойной поклонения. Долгое время они склонялись перед всевозможными царями, но ни один из них не был по-настоящему царственным: брат Дхритараштры Панду страдал половым заболеванием, сам Дхритараштра был слеп, а Дурьодхана… ну, у него была слишком свирепая нижняя челюсть, благодаря которой казалось, что он только и мог, что отдавать команды. Но любой бы согласился, что Драупади выглядела именно так, как должна была выглядеть настоящая царица, – а может, и лучше. Сама мысль о пиратке, которая могла сесть рядом с Дурьодханой на трон Хастины, теперь казалась абсурдной.
Прежде чем чаша с Драупади наконец начала подниматься с земли, а затем и сравнялась со второй, были опустошены девять сундуков. Представление закончилось. Чаша снова опустилась, Драупади, собирая остатки своего самоуважения, поднялась, а слуги принялись опустошать тарелку с приданым.
И толпа, до этого стоявшая смирно, внезапно шагнула к ней. Мужчины стояли бок о бок, плечом к плечу, а царевна шла мимо них в сопровождении матери, царицы Пришиты, словно генерал, инспектирующий свои войска.
Только не это, только не снова. Шакуни отвел взгляд.
– Что происходит? – спросил сбитый с толку Судама.
– Собирался спросить тебя о том же, малыш, – откликнулся Карна.
– Это Танец царевны. Первый и последний танец, который царевна танцует прилюдно, перед тем как выйти замуж, – сухо откликнулся Шакуни. – Это странный панчалский обычай. Она станцует с одним из своих поклонников. И для гильдий, принимающих ставки, это явный признак того, кого она выберет на сваямваре.
– Так вот почему Дурьодхана заставил меня пройти эти уроки танцев? – спросил Карна, чувствуя себя преданным. Целых пол-луны опытный евнух призывал Дурьодхану научиться столь необходимым танцам, но царевич отказывался учиться, если Карна не займется тем же. – Он сказал мне, что этого требует традиция Кауравов, чтобы восстановить разрушенные отношения! Он попросту шантажировал меня! – Карна был в ужасе.
– Похоже, что у нашего царевича есть чувство юмора, хотя оно и скрыто очень далеко, господин Карна. Я очень надеюсь, что царевна выберет именно нашего царевича. Я попросил ачарью Крипу найти лучшие духи, которые можно нанести на шею, чтобы компенсировать то, чего не хватает во внешности. Не смотрите на меня так. Мы оба знаем, что навыки Дурьодханы в личных вопросах весьма… скудны. И мы до сих пор не знаем, каким будет соревнование на сваямваре, поэтому мы даже не можем оценить его шансы по достоинству. Не забывайте, что царевич ни разу не улыбнулся с тех пор, как мы приехали сюда.
Карна вздохнул.
– Это правда. Но все-таки, где же он?
– Наверное, дуется в каком-нибудь углу. Не беспокойтесь. Он придет, когда он будет нужен. Семья, долг и честь весьма ценны для него.
– Именно. Пойдем, Судама. – Карна без усилий посадил Судаму себе на плечи.
– Поставь его! – возмущенно пробормотал Шакуни. – Это ведь не цирк!
Судама радостно хихикнул, оглядывая все вокруг сияющими глазами:
– На нас все равно никто не смотрит!
