Канцелярская крыса. Том 2 - Константин Сергеевич Соловьев
Герти закричал, прижимая правую руку к ране и пятясь. Похоже, его крик показался Гиене райской музыкой. Он едва не замурлыкал, подняв вверх свое страшное лицо, невидимое в темноте.
– Кричи, – попросил он, причмокивая. – Еще раз. Ты будешь долго кричать, двойник. Раз уж я не могу заставить кричать сам остров…
Обливаясь потом и кровью, Герти продолжал отступать, спиной чувствуя сокращающееся расстояние до швартовочной площадки. Он знал, что если попытается повернуться и броситься бежать, тупой нож в ту же секунду вонзится ему под лопатку. Гиена разделает его мгновенно, как птицу. Сейчас он играл с ним. Наслаждался его беспомощностью. Мстил. Мстил так, как мстят звери, сладострастно впитывая кровь еще живого врага.
«Не Гиена, – понял он внезапно какой-то частью мозга, не покрытой морозной паутиной парализующего страха. – Это и есть он. Я. Гилберт Уинтерблоссом. Злая моя копия. Остров оказался куда хитрее, чем я думал. Он создал слепок моей души, подселив его в тело угольщика. И теперь этот слепок пребывает в полной уверенности, что именно он и есть истинный Герти Уинтерблоссом, я же – дьявольская сущность, завладевшая его телом…»
– Думал, так просто одержал верх? – спросил Гиена. Глаза его мерцали в темноте, едва разгоняемой вспышками молний. – Забрал себе все то, что принадлежит мне, и точка? Устроился в Канцелярию, чтоб держаться от меня подальше? Зря! Зря! Зря!
Каждый выкрик сопровождался выпадами, неумелыми, но стремительными и яростными. От двух Герти уклонился, сам не понимая как, третий едва не лишил его уха.
– А ведь я уже думал, что не доберусь до тебя, – пробормотал Гиена. Когда он облизывал губы, раздавался отвратительный звук, как будто что-то мягкое ворочалось в липкой жиже. – Слишком много провел здесь времени… Проклятый остров… Я уже решил бросить тебя и убираться из Нового Бангора. И тут ты. Удивительно вовремя. Превосходно.
– Ты еще не понял? Никто из нас не покинет остров, – с трудом сказал Герти, зажимая рану в плече. – Ни на дирижабле, ни вплавь. Остров не отпустит ни одного из нас. Ни тебя, ни меня. Мы оба Герти Уинтерблоссомы. В разных телах. И мы не покинем остров, пока сам Левиафан этого не захочет.
Гиена засмеялся, и от его смеха Герти ощутил болезненное ощущение в ребрах. Словно кто-то скоблил их тупым лезвием.
– Ложь, – процедил он, надвигаясь, – все ложь. Ты и есть порождение острова. И ты хочешь запугать меня. Но я смогу сбежать. Остров не всесилен… Я заслужил это. Я выиграл. Ему придется отпустить меня.
– Ты провалил свой экзамен, – тихо сказал Герти. – Стал убийцей. Превратился в чудовище. Ты уже не тот Уинтерблоссом, что покидал Лондон. Ты изменился.
Судя по тому, как светлело с каждым шагом у него под ногами, от освещенной швартовочной площадки его отделяло не более двадцати футов. Совсем небольшое расстояние, с учетом того, сколько его отделяет от земли.
«Похоже на прогулку по доске, – вспорхнула смешная и неуместная мысль, – вроде тех, что были у пиратов. Или у этих… как их там…»
– Я чудовище? – Бангорская Гиена ухмыльнулся.
По мере приближения к лампе, горевшей на швартовочной площадке, черты его лица выплывали из темноты, и это было страшное зрелище. Как будто еще минуту назад лица вовсе не существовало, а теперь оно постепенно выплавлялось из пустоты, из проклятой плоти самого острова, делаясь реальным и осязаемым. Но эти черты не походили на черты бродяги-угольщика, который когда-то стащил его бумажник. Скорее они походили на…
– Я не чудовище. Слышишь меня? Все эти люди, которых я якобы убил… Их не существует на самом деле. Они всего лишь порождения острова. Его куклы. Галлюцинации, не имеющие материального воплощения. Боль, которую они испытывали, такая же фальшивая, как воздух, которым мы дышим. Всего лишь куклы. Хотя, не буду спорить, перед смертью они выглядели очень убедительно. Очень.
Герти всхлипнул от ужаса, мгновенно забыв все то, что собирался сказать. Потому что из темноты к нему, пошатываясь, шло то, что не могло родиться даже в кошмарном сне.
К нему шел он сам.
У Гиены было лицо Гилберта Уинтерблоссома, его собственное.
Страшное лицо. Возможно, оттого, что привычные Герти по собственному отражению в зеркале черты на нем казались немного искаженными, неестественными и разнородными. Слишком припухшие губы. Слишком бледный нос. Родинка на щеке в том месте, где у Герти никогда ее не было. Немного неестественный разрез век. Ямочка на подбородке. У него никогда не было ямочки на подбородке…
– Мне удалось вернуть часть того, что ты у меня украл, – вкрадчиво произнес Бангорская Гиена. – Знаешь, это было непросто. Пришлось серьезно поработать.
Его лицом была маска, сшитая из десятка фрагментов грубой дратвой. Маска, почти идеально копирующая лицо настоящего Герти. Но не из папье-маше или глины. Материалом нового лица Гиены была человеческая кожа. Чьи-то вырезанные тупым ножом веки. И уши. И нос. И ямочка на подбородке.
Герти ощутил себя так, точно сам падал в бездонную угольную шахту.
Бангорской Гиене, должно быть, потребовалась уйма времени и сил, чтобы создать подобное. И много, много материала.
«Перед смертью они выглядели очень убедительно. Очень».
Он подбирал их, понял Герти. Вырезал по частям у своих жертв, заимствуя недостающие фрагменты, чтобы создать из них нечто целое. Жертвы Гиены были молоды, все одного возраста с Герти. Но никому не пришло в голову, что он находит их по одному ему известному признаку… У каждой жертвы он брал кусочек, напоминающий ему лицо Гилберта Уинтерблоссома, лицо, которое он считал своим собственным. И сшивал его с прочими.
Герти смотрел в лицо, сшитое из десятка разрозненных и местами тронутых некрозом лоскутов. Лицо Гилберта Натаниэля Уинтерблоссома, ставшего истым жителем Нового Бангора.
Герти прохрипел что-то неразборчивое, не в силах оторвать взгляда от этой страшной лоскутной маски. Глаза Гиены в прорехах вздувшейся побагровевшей кожи сверкали от нетерпения. Он поигрывал ножом, лезвие которого плясало из стороны в сторону, но издавало не легкое шипение сродни тому, что издает хорошо заточенная сталь, рассекающая воздух, а что-то сродни шелесту.
– Сперва ты вернешь мне мое лицо, – прохрипел двойник. – Я сниму
