Адский договор: Переиграть Петра 1 - Руслан Ряфатевич Агишев
— А зачем им вашу матушку звать?
К исходу дня в две руки они сделали двенадцать полноразмерных человекоподобных чучел в самых разных позах. Приделали к ним дубины, палки, самодельные луки. Двоим Дмитрий даже правдоподобные макеты мушкетов смастерил. Из палки выстругал ложе и ствол, который после прокоптил на огне. С десяти шагов от настоящего ружья не отличишь.
— Пожалуй, хватит, — остановил парень Михайлу, вошедшего в раж. Тому это дело так понравилось, что уже третий меч заканчивал вырезать. Почти полутораметровую хрень сделал. Для великана, видимо. — Хватит, говорю. Местным этого за глаза… Сегодня отдыхаем, а завтра на дело пойдем.
5. Не все так просто, как казалось
Думный боярин Михаил Петрович Воротынский, возглавлявший Разбойный приказ, был весьма примечательной фигурой. Имевший свое мнение по каждому вопросу и не боявшийся его высказывать самой государыне царевне Софье, он слыл чрезвычайно резким человеком, очень жёсткого нрава и скорым на расправу. Поговаривали, что чем-то неугодившие ему люди, быстро пропадали, словно из никогда и не было. Ладно бы это касалось обычных «черных» людишек ещё ничего. Им сам Господь заповедовал в страданиях и страхе жить. Но в казематах Разбойного приказа ведь исчезали и большие люди — приказные дьяки, городовые воеводы и даже некоторые бояре.
Внешне выглядел боярин подстать идущей о нем славе. Весьма дородный, внушительных статей. Его брюхо всегда прежде него самого в комнату входило. Глаза, когда гневался, выкатывались из глазниц, гром и молнии метать начинали. Того и гляди как дикий зверь, на людей бросаться начнет. Может и правду про него говорят, что своих обидчиков голыми руками рвать любит. Но разве может такое Господь допустить?
Сегодня ждал он в гости своего старого друга, Федора Скуратова, с которым ещё при покойном государе Алексее Михайловиче сильно дружен был. Вроде бы даже его племяшка за младшего сына Скуратова вышла. А родная кровь не водица, как известно, крепче веревок держит.
Вот кстати о сам Скуратов пожаловал. Не испугался начавшейся распутицы. Ведь еще пару дней такого тепла и дороги совсем пропадут. Грязь непролазная начнется.
— А! Дорогой друже! Великая радость в дом! Совсем забыл обо мне! — радостно закричал Вортынский, едва только в воротах появился Скуратов, верхом на черном жеребце, и в окружении своих людей. Со всех сторон уже бросились слуги помогать гостям. — Проходи, проходи!
Скуратов грузно слез с коня. Размашисто перекрестился и пошел к хозяину.
— Вчерась только, Федор, мне такого вина раздобыли, что ни в сказке сказать, ни пером описать, — обнявшись со Скуратовым, стал рассказывать Воротынский, кивая на большую дубовую бочку у крыльца дома. — Я из кувшинчика для пробы пару глотков сделал и чуть не обомлел. Скажу тебе, даже у самой государыни такого не пробовал…
Вдруг он развернулся к бочку.
— А ну-ка, моему лепшему другу, этого божественного нектара налейте! Где мой кубок? Тот, что из самой Гишпании привезли, тамошним государем дарованный! — крикнул Воротынский, повелительно указывая на бочку. Кто-то из слуг уже бежал с огромным, едва ли не литровым, серебряным кубком, украшенным крупными опалами. — Лейте! До краев лейте! Пусть попробует сего вина! Никогда такого еще не пробовал! Мне шепнули, что несусветные деньги за него уплачены.
Из бочки уже выбили крышку и зачерпнули оттуда кубком, который тут же супружница боярина на белом ручнике поднесла гостю. Тот в этот миг едва не светился от удовольствия. А как же⁈ Такое великое уважение ему оказали! Сам глава Разбойного приказа, почитай правая рука государыни, его чаркой вина жаловал. Воистину великая честь! Завтра же о сем по всей Москве разговаривать будут. К тому же и самому Скуратову уважения прибавиться от других, что услышат о таком.
Взяв кубок, Скуратов преувеличенно уважительно поклонился. Мол, ценю и благодарю, друже. После сделал глубокий глоток и тут же едва не выронил кубок.
— Хр-р-р, — захрипел гость, сплевывая простую воду. В серебряном кубке, который ему только что с такой помпой преподнесли, была самая обыкновенная родниковая вода. — Тьфу! Тьфу!
В тут же повисшей во дворе тишине бледный, как смерть, Скуратов поднял кубок над головой и с силой его шмякнул прямо о землю. Не смог от стерпеть такого надругательства над своей чести, да еще от лучшего друга. Надо было такое придумать, при всех преподнести ему простой воды, выдав его за вино. Худшего оскорбления даже в голову прийти не может.
— Что же ты, боярин, так меня невзлюбил? Как шавку подзаборную на посмешище реши меня выставить? Воды мне простой налил вместо вина, — с сильной обидой в голосе говорил Скуратов, уставившись на хозяина дома. Воротынский же никак не мог взять в толку, что происходит. Он же пробовал это вина у кабатчика, что ему в особом кувшинчике отпить дал. Не дурак же он в самом деле, без пробы товар брать. — Не по чести это, не по людски, Михаил Петрович.
— Что… — боярин, с диким изумлением оглядывая двор, пошел к бочке. Оттолкнул какого-то служку, что услужливо пытался помочь ему зачерпнуть из бочки содержимого. Так со злости пнул холопа, что тот вверх тормашками полетел.
Громко глотнул из кружки, самолично опущенной им в бочку.
— А-а-а-а! — вдруг заревел он. Набычился, словно бодать кого-то собрался. Кружка вылетела из его руки и с хрустом глиняных осколков разлетелась о стену дома. — А-а-а! Стенька! Витька! Прошка! — кричал, зовя наивернейших холопов. Те, у него всегда по особым поручениям хаживали. — Кривого Емельку, кабатчика, сукина сына, немедля ко мне привести! Чтобы мигом! Коней возьмите! Под мои очи, этого стервеца! Обмануть меня решил! Подлюга! Плетьми до костей хлестать буду! — бушевал боярин, размахивая руками, как ветряная мельница лопастями. — Самолично… До костей, чтобы мясо лоскутами слезало! Апосля в подвалах сгною…
И тот и другой успокоились лишь тогда, когда выпили по чарке крепкой медовухи. Супружница Воротынского, женщина пожившая и все понимающая, быстро сообразила принести из подвала старого меда и подать обоим. Те, сверкая глазищами друг на друга, опрокинули по чарке, крякнули и словно под копирку губы рукавами кафтанов вытерли. После чарки на стол поставили и требовательно пристукнули ими о дерево. Мол, еще по одной нужно.
Вскоре уже виниться друг перед другом начали. Обида начала растворяться в крепком меде, вперед полезли старые воспоминания, извинения.
— Прости меня, друже. Все бес меня попутал. Я же к тобе, как брату старшому, — стучал по столу кулаком Скуратов. Того и гляди обниматься полезет, чтобы выразить свои братские чувства. — Сердце аж болит, — со всей силы рванул на своей груди кафтан, тот
