Прозревшие в преисподней - Игорь Владимирович Огай
Но мозг этого уже не почувствует. Легче чем в рубке эсминца, сгорающего под огнем лерской лазерной батареи. Быстрее и гуманнее чем от лучевой болезни после удара гамма-ускорителей флагмана «Карающая десница»… Вот только все равно не хочется!
Ну… Ну же!..
Внешние створки распахнулись беззвучно – воздуха в шлюзе уже почти не было. Декомпрессия навалилась многотонным прессом. Сразу отовсюду, на каждую клеточку парализованного страхом тела – именно так сбитое с толку сознание интерпретировало полное отсутствие атмосферного давления. Семен успел открыть рот, но уши все равно заложило плотнейшим войлоком вакуума – человек не привык к настолько идеальной тишине.
Космос коснулся обнаженной кожи прохладным влажным языком – с поверхности тела интенсивно испарялась влага. Жгучего, обжигающего холода не было. Вопреки заблуждениям не покидавших пределы атмосферы обывателей, вакуум не холодный. В нем вообще нет температуры – нельзя ведь измерить температуру пустоты. Ни единой молекулы, способной поделиться энергией с градусником, или отобрать хоть капельку тепла у живого тела… Лишь прохлада испаряющейся влаги, да еще будто ледяной воды набрал в носоглотку – со слизистых испарение шло интенсивнее.
И бешенный, не замутненный фильтрами свет низкого закатного солнца, ослепляющий прямо сквозь веки! Ни чего, терпимо…
Вот только было бы, чем дышать!
Легкие сокращались и расширялись судорожно, рывками. Такого не испытывает даже утопающий, в его грудь хоть что-то поступает. Но на открытом лунном грунте…
Семену казалось, что он все еще держится за балку платформы, еще прижимает к настилу Жустин, еще мыслит и даже может быть что-то контролирует… На самом деле судорога уже бросила его на железо. Пальцы скребли по пустой грудной клетке, и царапины немедленно исходили красным туманом сквозь разодранную рубашку. А глотка до спазма надрывалась в последнем, безнадежном крике… Крике, которого не было.
Потом откуда-то сверху наползла массивная тень, жесткий металлический лязг отозвался во всем теле, и сознание наконец-то милосердно отключилось.
Кто-то звал его по имени. Кто? Зачем? Кому это может быть важно в этой багровой тьме, пронизанной болью каждой мышцы, каждой ткани тела?
Непроизвольное сокращение грудной клетки – через горло свистит такой вязкий, такой сладкий воздух… Воздух корабельного шлюза, пропитанный неистребимым резко химическим запахом загружаемых сюда топливных элементов из пирокинетика.
Натужное биение сердечной мышцы, толчками качающей боль в головной мозг. Раз… Раз… Раз… Неизбежно. Если жив – терпи. И ни какого выбора… Слава тебе господи!
– Семен…
Он вслушался. Сложная это штука – подсознание, такие вот у него тупые шутки. Потому что откуда здесь?.. В разгерметизированом грузовом шлюзе?..
– Семен…
Черт. Черт!..
Он рывком сел, разлепил до сих пор рефлекторно сжатые веки.
– Семен… Где?.. Семен…
Жустин лежала тут же, у самого бока. С поджатыми к животу коленями, закрывая покрасневшими ладошками лицо.
– Где мы?.. Семен, где?..
– Здесь, – выдохнул он сквозь шершавое словно наждак горло. – Тина, я здесь! Все кончилось. Поднимайся, надо идти.
Непослушными, толстыми, как сосиски, пальцами он взял ее за руки. Ни чего, могло быть хуже. Не затянутые одеждой части конечностей после минутной декомпрессии легко раздувались вдвое.
– Поднимайся, Тина. Некогда…
– Семен, – она всхлипнула радостно и одновременно как-то виновато. – Семен, я… Прости…
Он уже и сам видел. Жустин опустила ладони и послушно села. Широко раскрытые глаза удивленно смотрели в переборку за его спиной. Белок подернулся плотной кровавой сеткой, зрачок расширился во всю радужку. Что стало с сетчаткой, страшно было даже подумать.
– Ты смотрела? – зачем-то переспросил он. – Черт! Зачем, Жус?!.
– Страшно стало, – сказала она. – Очень страшно. Хотела увидеть корабль. Прости…
– Так… – пробормотал он. – Так, без паники, Жус. Это лечится. Только доберемся до… до…
Он прикусил язык, сообразив, что до нормальной клиники они доберутся теперь очень не скоро. Возможно и вообще никогда.
– На базах Профсоюза есть «мясники», – сообщила Жустин. – Есть даже хорошие. Скарлатина говорил, он однажды поломался на перегрузке…
– Это хорошо, – Семен сморщился и мимолетно порадовался, что она не видит его лица. Все-таки Скарлатина известный враль. – Очень хорошо, Жус. Вставай, нам надо в рубку. Можешь встать-то?
Цепляясь за его плечо, она поднялась на ноги и внезапно повернулась к нему лицом – на голос.
– Ты не представляешь, как это красиво! Совсем не то, что через стекло…
– Угу… – он потянул ее к трапу. – Как в том анекдоте: красиво, но недолго. Идем, идем…
– Я солнце видела, Семен, – непонятно произнесла она, помедлила, словно ожидая реакции. – Ты знал, что на Луне оно багровое, когда не за стеклом?
Семен сглотнул. Стекловидное тело, похоже, наполнилось кровью, прежде чем Жустин успела перевести ни чем не защищенный взгляд на солнце. Иначе этот взгляд точно стал бы последним.
Не дождавшись ответа, она вздохнула, как-то буднично с облегчением.
– Можешь не спешить, капитан, инспектор не станет блокировать порт.
– Это почему?
– По тому же почему не стал останавливать систему доставки. Он, конечно, попробует нас задержать, но в тихую. Широкая огласка ему почему-то словно кость в горле, а это всегда снижает темп.
Семен сморщился, закусив губу. Плохо. Как плохо-то, черт! Что может быть хуже такой степени секретности?
– На орбите нас ждет фрегат СОС, – уверенно сообщил он. – Условно демилитаризованный.
Жустин споткнулась о ступеньку короткого трапа на единственную жилую палубу корабля, некогда гордо именуемую боевой.
– Фигня, – бодро заявил Семен. – Лучше десяток фрегатов на орбите, чем один инспектор на тверди.
Он почти силком протащил Жустин десять шагов по коридору до рубки, пригнул рукой голову перед низким люком, усадил в кресло оператора-маскировщика. Поторапливаться все-же стоило, несмотря на ее уверенность в обратном. Руки пробежались по пульту: тумблеры, кнопки, ползунки… Ни модного голографического интерфейса, ни интерактивного голосового управления. Этот корабль строился во времена, когда надежность, функциональность и дешевизна ценились куда больше эргономики, удобства и прочих потребительских качеств.
Малый засадно-диверсионный корвет был, в общем-то кораблем одноразовым. Мелкой разменной монетой для штабных адмиралов и командиров линейных кораблей. Выдвинуться в избыточно запыленный район, провести разведку боем, остаться в заслоне, прикрывая отход потрепанной эскадры… Вероятность возвращения из первых трех вылетов – шестьдесят пять процентов. Из следующих пяти – меньше тридцати. «Десятку» разменивали единицы, которых считали уже не в процентах, а поголовно.
Округлый, цельнолитой корпус, аппаратура из стандартных блоков, двигательная установка, простейшая, но в виду малой массы корабля – эффективная. Не подлежащая перезарядке сменная кассета отчаянно кусачих ракет. Три марсианских верфи, конвейерный цикл производства: полтора десятка машин в сутки, почти как снаряды к пушкам линкоров. Некоторые аналитики до сих пор считали, что своей практической победе Земля была обязана не столько превосходству традиционных флотских единиц,
