Осколки наших сердец - Мелисса Алберт
В нее был встроен сейф величиной с разделочную доску.
Я застыла, удивившись не столько самому сейфу, а тому, что мое предчувствие оправдалось. Потом выбежала из спальни и бросилась в папин домашний кабинет в другом конце коридора. Приподняла его тяжелую клавиатуру, рассыпав повсюду застрявшие между клавишами хлебные крошки, и быстро сфотографировала листочки с клеевым краем, на которых папа записывал все пароли за много-много лет.
Вернувшись к сейфу, просмотрела список: дни рождения членов семьи, номера с футболок любимых игроков, вроде бы случайные буквы, которые на самом деле наверняка были анаграммами. Я исключила пароли, которые явно мне не подходили, и вариантов осталось не так уж много.
Сейф открылся с третьей попытки. С пересохшим от волнения ртом, прислушиваясь к каждому шороху, я потянула дверцу.
Внутри оказался предмет величиной с небольшую книгу, сделанный целиком из золота.
Я слышала, что некоторые хранят деньги в золотых слитках, но этот предмет был намного больше стандартного слитка. И намного красивее. Он напоминал музейный экспонат или вещицу из антикварного магазина, хранящуюся под стеклом.
Я взвесила предмет на ладони; он казался полым, но стыков я не заметила. Поверхность его была чуть теплее моей кожи. Я аккуратно повращала его, встряхнула, внимательно рассмотрела полированный верх, бока, отражавшие свет, словно призмы. Предмет казался драгоценным. Но для чего он?
Я прижалась к нему ухом. Тишина. Ну разумеется; чего я ожидала? Я снова перевернула предмет и, повинуясь импульсу, дотронулась до него языком.
Ладони завибрировали, как мяч от удара битой. Меня словно током ударило; металл казался живым.
В ушах раздался мамин голос. Мне не почудилось, нет; я действительно услышала ее низкий голос, произносивший странный набор звуков, смысл которых я уловить не могла. Глаза закрылись, и в голове всплыло воспоминание столь пугающе отчетливое, будто я телепортировалась в прошлое.
В нос ударил резкий холодный запах ночной озерной глади. Я увидела звезды над озером, они смотрелись в него, как в карманное зеркальце. Видение было ярким, как только что нарисованная картина. Я могла бы протянуть руку, дотронуться до нее и смазать краску. Хотя я не могла повернуться и посмотреть на мать, я чувствовала, что та стоит рядом; в прохладном воздухе от нее исходило тепло.
Открыв глаза, я обнаружила, что сижу в шкафу. Передо мной стояла родительская плетеная корзина, затянутая паутиной; я смотрела на нее, но не видела. Золотой артефакт снова стал неподвижным. Контакт моей слюны с металлом пробудил его, наэлектризовал, но теперь все прошло.
Просто показалось, подумала я сквозь туман в голове. Я все это придумала; фантазии и паранойя соединились, и получилось… то, что со мной только что произошло.
И все же я не верила. То, что во мне всколыхнулось, было настоящим. Воспоминание, запрятанное так глубоко, что я не воспринимала его как свое.
Я снова лизнула блестящую сторону таинственного предмета. Ничего. Я думала оставить его у себя, но не хотела брать на себя ответственность. Вдруг это ценная вещь и я ее потеряю? Поэтому я вернула слиток в сейф. И тут заметила в глубине кое-что, чего не видела раньше.
Маленькую шкатулку из ароматной древесины. На крышке был нарисован герб, на гербе надпись – «Флор Фина». Шкатулка привычно легла в руки, потому что принадлежала мне. Это была коробка от сигар; в детстве я хранила в ней свои сокровища. Много лет назад она потерялась.
Но оказалось, я ее не теряла. Ее у меня забрали. И теперь она лежала в сейфе в задней стенке шкафа в комнате, куда я никогда не заходила. Украденная часть меня.
Глава седьмая
Город
Тогда
Не помню, что я делала, когда впервые увидела Марион. Скорее всего, вынимала рыбные палочки из фритюрницы. Или считала четвертаки, а может, обсчитывала старушку в целлофановом дождевом колпаке, потому что та заплатила за обед пятицентовиками. У наших отцов тогда была забегаловка в двух кварталах от озера; мы подавали жареную рыбу.
Я ждала новую сменщицу. Папа совсем угробил спину и не мог больше работать по четырнадцать часов в день. Я же воротила нос от тяжелой работы. Папа все еще считал меня своей принцессой, поэтому мне не терпелось поскорее нанять кого-нибудь на свое место. Очищать фритюрницы от старого масла мог бы кто-то другой. Но когда она вошла, всю мою заносчивость как рукой сняло.
Марион была старше меня – ей было семнадцать. Уши сплошь истыканы металлическими сережками. Шикарная зеленая куртка была тонковата для такой погоды. Но я таращилась на нее не поэтому. Я словно видела ее прежде, хотя мы раньше не встречались. Она притягивала меня, как потерянные ключи, как запропастившийся куда-то старый браслет. Я чувствовала, как она стоит на истертом кафеле. Она казалась плотнее и реальнее всего, что находилось в зале.
Она смотрела на меня. От покойной мамы мне достались рыжие волосы, хотя у мамы они завивались, а мои были тонкими, как паутинка, и их никогда не получалось зачесать гладко, без петухов. Стояла зима, но у фритюрницы было жарко. На мне была футболка, ожоги от масляных брызг веснушками рассыпались по рукам.
Мы заговорили одновременно.
– Мы раньше не… – произнесла она.
– Кажется, мы уже… – сказала я.
Мы замолчали. Смех разрушил бы напряженную тишину, но мы не засмеялись.
– Марион, – представилась она.
– Дана, – ответила я.
– Дана. – Она повторила мое имя, как название неведомой страны, и все это время продолжала разглядывать меня своими светлыми глазами. – Мы с тобой подружимся.
Рыжие легко краснеют. Нам не нужно даже испытывать сильную злость или смущение – достаточно чуть сбить нас с толку. Я вздернула подбородок и подумала об айсбергах, представила, как прыгаю в холодный белый океан.
– Думаешь? – сказала я немного надменно.
– Знаю. – Ее голос был тихим, но волевым, и таким серьезным, что я готова была сквозь землю провалиться. В тот момент я поняла, что она такая же необщительная одиночка, как я.
Я показала, куда повесить куртку и черную сумку. Что же в ней меня привлекло? Она была крепко сложена, щеки румяные, из-под бейсболки торчал хвостик. Не красавица, но что-то в ее лице притягивало взгляд. Она достала из кармана диск и протянула мне. На обложке женщина на черно-белой фотографии откинула голову; мокрые волосы взметнулись полукруглым нимбом.
– Твой отец сказал, что можно ставить свою музыку, – сказала она. – Где у вас плеер?
* * *
Нам с Фи нравилась та же музыка, что нашим отцам. «Крим», «Муди Блюз», «Лед Зеппелин». Даже полька, на которой вырос мой отец – ее ставили в польском клубе, где познакомились его родители. Мы