Владыка подземных недр - Андрей Сергеевич Терехов

Андрей Терехов

Владыка подземных недр

Дороги через перевал не было. Збышек остановился и смахнул с бровей иней. Сугробы намело по грудь, а метель не утихала. Восточный ветер вгонял в лицо рои игл, ноги дрожали от усталости. Выше, где пихты и сугробы уступали место отвесным скалам, темнели над пропастью висячие мостки. Их покрывала такая корка наста, что идти дальше казалось подобно смерти.

— Ну, ладно он, сразу пойдет к Единому за пазуху. А я?

Голос был низкий, как скрежет каменных жерновов, и такой же неживой.

Збышек оглянулся на Ольгерда, чью пугающую фигуру и безличье скрывала просторная ряса с капюшоном. На плечах горе‑рыцаря налипли комья снега; рука сжимала уздцы Булки. За плечом его, за белой пеленой, мигали далекие огни. Манили тёплом, уютом; тяжелили веки.

— Вечность лежать буду, — продолжал Ольгерд. — Упаду и буду лежать. И смотреть, как тело его в землю обращается.

Збышек не ответил. Он уже привык к разговорам рыцаря с самим собой. Наверное, век распятым провисишь и не до того докатишься. Збышек покачал головой, отвернулся от мостков, замерших над пропастью, и сквозь толщу сугробов двинулся в сторону жилья.

***

Твердыня была старая, как мир: в щелях промеж камней торчали кусты и деревца; зубцы стен наполовину обвалились, наполовину обтесались. Из дерева ворот сыпалась труха — заходи, кто хочешь. В общем‑то и не твердыня, а одно название.

Збышек прошел через тесный двор, пропахший дымом. Все пространство его занимали круглые глиняные печи с кузнечными мехами. Несмотря на метель, угли в печах ещё светились подобно красным глазам: плавили снежники и озаряли буковые двери, что вели в центральную башню.

Збышек согрел руки над одной из печей, затем поднял и дважды опустил чугунное кольцо, покрытое коркой льда.

БОМ.

БОМ‑М‑М.

Завыла метель, потом попритихла. Потом что‑то загремело, заскрипело в башне, и в двери отворилось узкое окошко с ржавой решеткой. Показались слезящиеся от ветра глаза, блекло‑голубые, цвета молока, в которое капнули немного неба. Они выслушали Збышека и несколько раз моргнули, и где‑то рядом истошно заблеяла коза.

— На ту сторону гор? — переспросил хозяин на искаженном волотовском наречии. — На крыльях, положим, и долетишь.

— Нам бы ногами, пане.

— Ну, весной‑то и ногами дойдёшь. Или не дойдёшь — долетишь своей глупой башкой в какое‑нибудь ущелье. Потеха‑то будет твои косточки по орлиным гнёздам собирать.

Збышек, одуревший от холода и усталости, сморгнул с ресниц иней и попытался уразуметь, что делать дальше. Глаза за решеткой моргнули, коза заблеяла, и застонала метель. Ольгерд забормотал что‑то под нос — не то проклятия, не то молитвы. За столетия заточения все у проклятого рыцаря в голове, похоже, смешалось окончательно.

— Примет ли тут кто до весны? — наконец спросил Збышек.

Взгляд за решеткой сделался холодным, острым.

— Лишние рты нам ни к чему.

— Могу по хозяйству помогать.

— Вы, пришлые, всегда так говорите, а потом оказывается, что мы должны кланяться вашему князю или вашему Богу, или ещё кому, кого вы там себе выдумали.

— Перед тобой рыцарь ордена страстотерпцев, — сказал Ольгерд тихо, но в черепе у Збышека зазвенело, и будто заскрежетали где‑то невидимые жернова. Эта была поразительно: не имея ни рта, ни ушей, ни глаз, Ольгерд видел дальше, слышал лучше и говорил страшнее любого смертного.

— Да хоть с вашим колесованным богом. Видали мы таких рыцарей. На восток они скачут с гордо поднятой головой, а на запад ползут без ног и без глаз и вымаливают корки хлеба, как бродячие собаки.

Збышек устало махнул рукой и, больше не говоря ни слова, пошел через двор.

— Что и на колени не встанете?! — донеслось вслед.

Збышек не ответил, и тут, к его удивлению, дверь неторопливо залязгала и заскрипела на петлях.

— Ладно. Ладно! Гордые какие! На одну ночь — примем. А дальше, хотите кров и еду — трудитесь, как все.

Дубовая створка ещё приоткрылась, и на порог вышел горбун с обрюхаченной козой. Он оглядел Збышека с головы до ног, наморщил лоб. Горбун был кожа да кости, а коза жирная, что корова. На спину ей привязали узел — тяжелый, судя по тому, как ноги у неё тряслись. На поясе горбуна тускло блестела пряжка с двумя горняцкими молотками; за поясом висело кайло из оленьего рога. В руке поскрипывал на металлической ручке каганец, и пламя над маслом трепыхалось от ветра, будто помешанное.

— Добро, пане. Только я за себя и за хозяина буду. — Збышек бросил взгляд на проклятого рыцаря. Безликую, лишенную черт голову скрывал капюшон, и сейчас было непонятно, ни о чем тот думает, ни на что смотрит. — Ему… ему обет не позволяет.

— То есть один умеет только жрать и махать мечом, — решил горбун и цокнул языком.

— Мой хозяин постится. Можете считать, пане, его кормить и не нужно.

— А ты, выходит, жрешь за двоих.

— Зато за двоих разумею.

Горбун пробурчал что‑то, взял поводья Булки у Ольгерда и поплелся сквозь метель к стойлу; коза, качаясь, двинулась следом. Она что‑то блеяла о своём, на спине у неё громыхала поклажа.

Збышек посмотрел на Ольгерда. Тот пожал плечами и скрылся внутри. Сперва показалось, что в башне было еще холоднее, чем снаружи, но потом лицо Збышека ощутило теплое дыхание далекого очага.

Под низкой притолокой они прошли в пустую залу с высокими и узкими, как в храме, окнами, под которыми намело сугробы. У дальней стены прямо из плит росло могучее дерево — пробивало перекрытия между этажами и скрывалось где‑то наверху. Оттуда медленно падали снежинки. Из залы налево и направо уходили сводчатые галереи.

Збышек выбрал правую и не прогадал — воздух еще потеплел, под ноги легли ступени, в конце прохода заплясали огни. Послышалось тихое пение, и вскоре предстала комната, полная людей. Видно, в былые времена здесь находилась кухня: с балок свисали связки сушеных яблок, головки чеснока и малиново‑красные ягоды, которых Збышек не узнал. Горел круглый очаг посреди, сложенный из обработанных валунов; вокруг сидели