Андре Олдмен - Последний игрок судьбы

Андре Олдмен

Последний игрок судьбы

(Сага о Конане — 36)

Глава первая. ЧЕРНАЯ ГАЛЕРА

Небольшая фазела ходко бежала по синеве Западного моря. Весла были убраны, гребцы отдыхали.

Донна Эстраза, юная зингарка, стояла возле перил, ограждавших возвышение на корме корабля, и глубоко вдыхала морской воздух, стараясь унять дурноту, мучившую ее от самой Кордавы. Ей уже надоело путешествие, и волны, переливавшиеся всеми оттенками голубого и зеленого, уже не казались столь прекрасными, как поначалу. Кроме того, обитаемые места остались позади: желтые скалы и белые стены крепостей, темная зелень кипарисовых рощ и золотые купола храмов, под которыми жрецы денно и нощно молились за успех и безопасность путешественников, скрылись из глаз, берега теперь были пустынны.

Донну Эстразу успокаивало только обещание капитана Поулло, заверявшего, что еще до наступления ночи они будут в Мессантии. Карастамос, ее опекун и воспитатель, стоявший рядом, довольно потирал сухие ручки в предвкушении скорого отдыха на берегу. Он, как и Эстраза, успел разлюбить море, страдая от качки.

Попутный свежий ветер надувал оба паруса, фазела скользила по отлогим волнам. Капитан Поулло Кроче, аргосец, поседевший и обветренный, как морской утес, уверенно держал рукоять руля, всматриваясь в горизонт. Над его головой развевался золотой вымпел вольного порта Гарзея. Ветер крепчал, и капитан улыбался в усы.

— Позвольте подняться, месьор Поулло? — донесся с палубы задорный молодой голос.

— Прошу вас, месьор Лабардо!

По лестнице ловко взбежал невысокий коренастый юноша в зингарском берете, украшенном пером цапли.

Крупный горбатый нос и густые брови старили его, но достаточно было взглянуть на серо-синие веселые глаза, чтобы убедиться в том, что перед вами человек молодой, причем малый не промах. Юноша сей поднялся на борт судна прошлой ночью, и, хотя донна Эстраза не без основания считала, что «Ласточка» нанята старым Карастамосом исключительно в их собственное пользование, она не стала возражать против подобной компании.

Честь подъема на капитанский мостик, помещавшийся на корме, месьор Лабардо принял как должное, не замечая.

Он облокотился на резной барьер кормы рядом с девушкой и покрепче натянул берет.

— Вижу, вы вняли моим уговорам, донна, — произнес он бархатным голосом. — Надеюсь, вам полегчало.

— Вы были правы, — откликнулась Эстраза, — если смотреть на пенный след за кормой, морские волны перестают вызывать неприятные ощущения. И еще ветер — он освежает и бодрит.

Лабардо послюнил палец, поднял его над головой и усмехнулся:

— Здесь два ветра. Два воздушных течения, не правда ли, капитан?

— Так, месьор. Слева дышит, наполняя наши паруса, свежий Ветер Митры, о коем молятся жрецы в прибрежных храмах.

— А справа?

— Справа, месьор Лабардо, временами доносится горячий зной с Барахских островов. Говорят, он подобен ветрам, дующим на Серых Равнинах. Митра сотворил Барахские острова, чтобы добрые мореходы помнили о бренности всего сущего.

— Но Красных Братьев мы до сих пор не встретили?

— Не говорите о них, месьор Лабардо. Путешествие не окончено, и о кровожадных псах рано забывать.

Вот тогда-то Эстраза услышала имя Амра.

— А правда ли, — спросил Лабардо, — что в здешних моря более всего опасаются некоего черноволосого демона, могучего, словно десница Мардука, и безжалостного, как стигийский змей Сет? Говорят, он бороздил воды на черной галере во главе черного экипажа, и его молодцы наводили ужас на все побережье от устья Черной до самого Куша…

— Это так, — отвечал капитан не сразу и неохотно, — зовут этого разбойника Амра, что значит Лев. Он был под рукой знаменитой Белит, пиратки, имя которой проклято всеми честными людьми западного побережья. Но не будем о нем говорить, лучше помолимся Бору, дабы и далее держался попутный ветер…

И капитан Поулло навалился на рукоятки руля. Фазела, скрипя и подрагивая, сделала полуповорот влево.

— Лучше нам держаться поближе к берегу, — проговорил мореход севшим голосом, — ветер, сдается мне, начал слабеть, придется переходить на весла, а на малой скорости опасность возрастает.

Теперь низкий, поросший густыми зарослями берег стал хорошо виден. Большая река извивалась по равнине и, бурля, вливалась в море. Мутная темная дельта густо поросла тростником и казалась безлюдной.

— О, Митра! — вздохнул капитан. — Это устье Громовой, но ветер слабеет с каждой минутой, а ночь еще не скоро…

Его усы уныло обвисли, в темных глазах заметались искорки страха.

— Что это чернеет?

Обернувшись, Лабардо указал пальцем вперед.

— Мыс Орла. Следующий за ним — мыс Сухого Пальца. Обогнув его, мы сможем возблагодарить Митру за помощь и заступничество.

Эстраза пристально вглядывалась в бегущие слева неясные очертания, моля Изиду о заступничестве. Ночь всегда была для нее чем-то жутким, таящимся за стенами надежного дома, но сейчас ночь была желанна: как только на море падала тьма, фазела заходила в ближайшую бухту, чтобы переждать опасности, подстерегавшие мореходов под светом холодных звезд.

— Вы дрожите, донна? — услышала она чуть насмешливый голос зингарца. — Позвольте предложить вам плащ.

В другое время ее оскорбил бы этот тон, но сейчас Эстраза с благодарностью приняла услугу молодого человека — легкий ворс подбоя лег на ее плечи.

— Клянусь Мучеником Лабардо, моим покровителем, вы напрасно беспокоитесь. Наш капитан достаточно опытен, а судно надежно и скороходно, думаю, вскоре все страхи окажутся позади, и огни Мессантии согреют наши сердца.

— Сладкими речами да полнятся чаши, — кивнула девушка, опираясь на руку спутника. — Что это за перстень у вас на пальце, месьор Лабардо? Я никогда не видела столь прекрасного камня!

— Это? О. это, подарок Светлейшего Даркатеса, Верховного Жреца Митры. Он подарил мне этот перстень, когда я три раза подряд победил его…

— Победил жреца?! — Эстраза не могла скрыть удивления.

— Это длинная история, но, чтобы скоротать скуку, я могу ее рассказать.

Месьор Лабардо говорил небрежно, даже нехотя. Сегодня утром он нарочно достал из шкатулки перстень с крупным желтым камнем, чтобы привлечь внимание юной дамы, с которой ему предстояло коротать путь из Кордавы в Мессантию. Камень был своеобразной индульгенцией его возможной нескромности, и потому молодой Лабардо заговорил о вещах, многими утаиваемых из ложной, как он считал, гордости.

— Позвольте вам открыть, донна Эстраза, что ваш покорный слуга — всего лишь деревенщина, родившийся в захолустье Пуантена. Да-да, прекрасная дама, не морщите ваш милый носик, Лабардо по прозвищу Смышленый — всего лишь сын виноградарей. И неблагодарный сын, прошу заметить. Я бежал из отчего дома, едва лишь минуло мне от роду восемнадцать зим, о чем, признаюсь, нисколько сейчас не жалею.