Ольга Шумилова - Игра в зеркала

Вовсе нет. Вовсе не просто. Больше недели эти два слова стояли передо мной, беспощадные и равновесные. Две жизни, изначально абсолютно разные, что бы не случилось потом. Но время шло, еще более безжалостное, чем два набора букв.

Я зажмурилась и бросила воображаемый камешек через плечо. Я привыкла жить в клетке, но я не хотела в ней жить. И если любовь действительно может помочь перешагнуть через собственную суть, то разве не может она перешагнуть через прошлые грехи? Ведь я верю тебе, Алан, ведь не спрашиваю, кто ты и почему живешь не под своим именем… И значит…

— Да. Я ухожу.

— Отлично. Я верил в твое благоразумие, — Эрик искренне улыбнулся, и, подхватив меня за локоть, потащил вглубь закоулка: — Надо спешить, пока есть время.

И снова были какие-то технические шахты и просто переходы, незнакомые и, не удивлюсь, если не отмеченные на планах станции. Стены, скобы, спуски, зубчатые ребра жесткости, заменяющие лестницы… До меня постепенно доходило, что Эрик знал станцию куда лучше тех, кто в ней жил, а, быть может, и лучше тех, кто ее строил. Еще одна загадка в бесконечной череде. Он знал обо мне все, я же знала лишь его имя.

Эту несправедливость определенно следовало исправить. Но, пожалуй, не сейчас.

Шедший впереди Эрик приостановился и, присев на корточки, вынул из-за пазухи пакет с инструментами. Через несколько минут он свинтил одну из пластин обшивки стены, открывая электронную начинку. Я не вдавалась в детали его манипуляций с электроникой, предпочитая терпеливо ждать их результата.

Через полчаса Эрик поднялся, и, не ставя пластину на место, прошел дальше по коридору. Шагов через десять была снята еще одна пластина, на этот раз почти у самого потолка. За пластиной оказалась темная пустота.

Эрик прислушался, и, бросив: «Подожди пока», ухватился за край получившегося отверстия, подтянулся и исчез внутри. Пять минут прошли в ожидании. Я слышала его шаги где-то слева, за стеной, но послушно ждала.

Наконец он заглянул в отверстие, нашел меня взглядом, кивнул и протянул руки:

— Залезай.

Я подпрыгнула и без труда (как и без его помощи) пролезла на животе в широкое, но низкое отверстие, на поверку оказавшимся частью стены в кабинете Командора. Нижним краем оно касалось пола, и, приподнявшись, я обнаружила, что находился лаз под декоративным столиком. Я выдернула из отверстия ноги, вылезла из-под столика и огляделась.

— Можешь приступать, я постою на стреме, — проговорил Эрик, внимательно осматривая камеры слежения.

Я кивнула. Вот, значит, в чем он копался. И ведь знает, где лежат линии управления камерами… Я тряхнула головой и скользнула к уже знакомой двери. Замки поддались с легкостью, помня меня, помня мой разум.

Ровные ряды металлических ящиков, и среди них только один нужный.

Но и он помнил меня, чуть ли не сам открываясь навстречу. Кончиками пальцев, затянутых в перчатки, я перебрала пыльные уголки считывателей, и, найдя наконец нужный, выдернула его из стопки. Торопливо проверила, перелистывая электронные страницы. Все, все здесь. Вместо него аккуратно вставила фальшивку, врученную по дороге запасливым Эриком.

На всякий случай пробежалась по нескольким считывателям, лежащим ниже. Личное дело, уголовное дело, еще одно, еще… Взгляд зацепился за мелькнувшую голографию, сначала пробежал мимо, потом вернулся, сосредоточился и застыл.

Я искала это дело почти год. Я потеряла всякую надежду найти его, но… нашла.

С голографии на меня смотрело лицо мужчины, дежурившего в смежной комнате.

Его действительно звали Эрик. Он действительно знал меня. Давно. Он действительно знал «Полюс», ибо построил его.

Э, ри, ик Фар-Филиррно. Мужчина, который давно умер.

Филин.

Отражение двадцатое

В голове было пусто.

На душе было легко.

Перед взрывом время замирает, от тишины закладывает уши. Губы белеют, холодеют пальцы.

Я не знаю, кто смотрит моими глазами.

Я не чувствую ничего, кроме холода собственных заледеневших рук.

Пусто и легко.

Темные квадраты складываются в стены, низкий потолок плывет перед глазами. Все тот же коридор в толще стен, все то же. Даже снятая со стены пластина так и осталась лежать на полу.

Квадрат электроники, не скрытой металлом, смотрится открытой раной.

Мир ничуть не изменился за эти пятнадцать минут. Почему?…

Шагов не слышно. Как всегда. И чужое «Что случилось?…» возникает из пустоты. Как всегда.

— Ничего не случилось.

Мой голос спокоен и тих. Я поворачиваюсь, чуть склоняю голову набок.

Он слишком поздно замечает резко взлетевшую в воздух пластиковую пластину, и почти не успевает заслонить лицо руками. Почти.

Рассеченная острым углом щека начинает сочиться кровью. Он рассеяно смахивает ее рукавом и наклоняется за черным пластиком. Старый считыватель пляшет в гибких пальцах. Мои же пальцы сжимают тонкий стержень ключа. И не решаются использовать.

Он поднимает глаза. Улыбка кривит губы. Или подобие ее… В этих глазах я вижу отражение своих. Пустоту… Льдистый взгляд скользит по моим рукам, по зажатому в пальцах ключу.

— И что теперь? Убьешь?…

Звук пощечины всплеском разносится по коридору. И еще. И еще… Рука устает, неуместными слезами набухают веки.

— Ты задолжал мне. Ответы.

Молча склоняет голову. Когда мы успели поменяться ролями?…

— Ты просил решить. Я решила.

— Ты хочешь знать, почему я жив?

— Я хочу знать, почему ты ждал столько лет.

Опущенные глаза, едва заметно показное удивление. Не надо юлить, ты понял мой вопрос.

— А ты?…

— Я ничего сделать не могла!

— Ты все могла. Только не хотела по-настоящему. Кому знать, как не мне?…

— Тогда ты бы гнил на дне Бездны! Это единственное, чего я хотела по-настоящему! — тишина взрывается криком. — Только теперь я уже не могу ничего!

— Значит, не хотела, — его голос тих. Почти незаметен.

Пустота сознания сочится глухим рыком, жидким огнем вспыхивает в глазах.

Тонкий стержень ключа находит свое место. Тяжелые резные браслеты соскальзывают с кистей и медленно, будто делая одолжение, падают на пол, рождая глухое эхо. Руки, свободные, как крылья…

Я не делаю ничего. Просто иду вперед. И он отступает. Всего несколько шагов — но это моя победа. Острый коготок, укутанный потоками чистой энергии, упирается в грудь почему-то остановившегося мужчины. Упирается — и толкает. Несильно, только чтобы заставить сделать еще один шаг. И еще. И еще…

— Ты же у нас такой всесильный. Такой дьявольски умный сукин сын. Так скажи же мне, Филин, почему ты решил посчитаться за свое «убийство» только сейчас? Правда, обидно, когда предают?… — по моим губам скользила улыбка. От этой улыбки застывал колкими льдинками воздух, разбивались мелкими струйками потоки, вихрящиеся у пальцев, и становились непроницаемыми его глаза. — Как же так вышло, что месть запоздала на пятьсот лет? Когда и виновники-то давно лежат в могилах, пусть и от старости. Кому и за что вы собирались мстить, Командор? За свое поруганное самолюбие?