Ксения Медведевич - Мне отмщение

   Конечно, Тарик злился и прижимал уши. Пытался расспрашивать - и подслушивать. Мысли. Ха. Знаем мы вас, сумеречных. Учитель Абу аль-Хайра, смеясь, говорил: нет ничего проще, чем отвадить самийа от колодца твоих мыслей. Просто не забывать говорить себе - я это думаю только для себя. Ты ж про намаз не забываешь - вот и про это не забывай. О, как сильно злился и прижимал уши Тарик!..

   И даже сейчас нерегиль не может смириться и пытается выкусить хоть крошку знания:

   - Скажи мне: ты... написал ему правду? О том, кто придет на прием?

   - Да, - коротко ответил Абу аль-Хайр.

   До того он ограничивался мотанием головы и красноречивым мычанием хранителя важного секрета.

   - Ты рехнулся? - страшно зашипел Тарик.

   - Эй-эй!.. Ты мой гулям! Забыл? С господином так не разговаривают!

   - Как ты мог?!..

   - Якзана аль-Лауни невозможно обмануть - даже в письме, - устало объяснил Абу аль-Хайр.

   - Да с чего ты решил, что этот Якзан аль-Лауни будет мне помогать?!

   - Ты все мозги в пустыне оставил, о... тьфу на тебя. Ладно, ты не знаешь, что последний год происходило в халифском дворце - это понятно. Ладно, имя тоже ничего не говорит тебе, - ну и вправду, "Бодрствующий", таким часто награждали невольника-привратника. - Но ты бы хоть на нисбу его посмотрел, о бедствие из бедствий...

   - Нисбу?.. аль-Лауни?..

   - Именно.

   - Ты хочешь сказать, что он из Лаона? Человечек по имени Якзан?

   Над ними раздалось вежливое покашливание. И глуховатый, как нижняя струна лауда, но четкий для слуха голос произнес с сухой лаонской церемонностью:

   - Госпожа моя матушка назвала меня Иорветом.

   Абу аль-Хайр с трудом, нехотя и с нехорошим комком в груди поднял глаза.

   И снова - как в ту душную пыльную ночь в Ятрибе, как в тот памятный день в Баб-аз-Захабе, когда он приносил присягу, - он встретился с нездешним, обморочно-спокойным взглядом существа, душа которого слабо пришпилена к телу и вьется на ветру вечности, трепеща в пустой голубизне небес.

   - Приветствую тебя, о Абу Хамзан, - бледные губы изогнулись в намеке на улыбку.

   Почему-то Абу аль-Хайр чувствовал, что "я это думаю только для себя" ему не поможет. Сероватые в желтизну глазищи смотрели в какое-то другое зеркало его души, заложенное глубже, чем плавает мысль. Туда, куда сам Абу аль-Хайр не стал бы заглядывать.

   - Прошу прощения за то, что не имел чести знать такое достойное имя, - на безупречном ашшари промурлыкал Тарик.

   И, судя по шерстяному шороху джуббы, склонился в низком поклоне. Давай, замурлыкивай оплошность. Человечек из Лаона, как же...

   Глазищи смигнули, и Абу аль-Хайра попустило. Шелестя жестким сукном черной парадной фараджийи, хранитель ширмы спустился на циновки дворика. Они все продолжали сидеть как сидели на этой халфе - Якзан аль-Лауни выступил из черноты внутренних покоев совершенно неожиданно. Сумеречник в черном придворном платье чиновника высшего ранга чуть наклонился - рукав кафтана почти касался плеча Абу аль-Хайра. Видимо, смотрел в глаза Тарику.

   Оборачиваться не хотелось, а сумеречники молчали. Потом лаонец резко что-то сказал - по-лаонски.

   - Тебе-то откуда знать? - так же резко - но на ашшари - ответил Тарик.

   Видимо, Якзан аль-Лауни улыбнулся: то еще зрелище, надо сказать. Как будто всплывает из-подо льда бледное, бледное лицо... странно, кстати, почему бледное, хранитель ширмы не отличался цветом кожи и волос от остальных своих золотистых, переливающихся рыжиной сородичей.

   Нерегиль резко выдохнул. Но смолчал - вот диво дивное. Впрочем, с хранителем ширмы обычно не спорили, это точно.

   Сахиб ас-ситр переступил по циновке мягкими туфлями и наклонился чуть сильнее - видимо, чтобы заглянуть в глаза женщинам. Сначала Арве - та придушенно пискнула. И тут же осеклась. Потом Шаадийе - та стойко смолчала. Молодец девчушка, то, что надо.

   - Да-аа... - согласился Якзан аль-Лауни, разгибаясь.

   И добавил, пока Абу аль-Хайр не успел удивиться:

   - Ты, о Абу Хамзан, и ты, о девушка, которую называют Шаадийа, но которую на самом деле зовут Хинан, идите за мной. А... ты... и ты - ждите.

   - ...Хмм... Я полагал, что в Басре среди чиновников только один предатель - эмир... - задумчиво проговорил халиф, пощипывая короткую черную бородку.

   И перевел взгляд на Якзана аль-Лауни, сидевшего, как и полагалось, у занавеса.

   Тронная подушка-даст лежала в остроконечной стенной нише, выложенной золотисто-синими изразцами. Из-за света лампы казалось, что халиф сидит внутри яркой шкатулки. Помятый за множество приемов занавес был отодвинут в сторону, и хранитель ширмы небрежно придерживал его локтем. Вторая рука неподвижно лежала на колене подвернутой ноги.

   Поймав взгляд халифа, сумеречник бледно улыбнулся. И покосился в сторону Абу аль-Хайра - говори, мол.

   Тот сказал:

   - У эмира-предателя должны быть сообщники. Много сообщников, о мой халиф.

   - Мне нужны доказательства. Бессудных казней и убийств я не допущу.

   - Подойди сюда, о Хинан, - вдруг кивнул золотистой головой лаонец.

   Девушка скользнула вперед с опытной грацией танцовщицы.

   - Она добудет нам доказательства, - подтвердил Абу аль-Хайр.

   - Как?

   - Сколько стихов ты помнишь на память, о Хинан?

   - Не более десяти тысяч, - смутившись и закрываясь рукавом, ответила она.

   - Она запомнит пару разговоров, - морозно улыбнулся сумеречник. - И еще больше имен.

   - Одобряю, - наконец, кивнул простой белой чалмой повелитель верующих. - Арву я не приму. Пусть ее приготовят для... внутренних покоев...

   И халиф тяжело вздохнул.

   Да, нелегко ему приходится. Великая госпожа Буран известна своей ревностью. Собственно, на этом и строился весь план...

   - Ты сказал, меня ожидают четверо. Я принял двоих, не принял одного. Четвертый?..

   - Разрешения предстать перед эмиром верующих покорнейше ожидает Тарег Полдореа.

   Когда ритуальная фраза отзвучала, Абу аль-Хайр зажмурился.

   И правильно сделал.

   - Что-оо?!.. - заорал аль-Мамун.

   Якзан аль-Лауни отрешенно молчал, переводя глаза с одной резной балки на другую.

   - Я был лучшего мнения о тебе, о Якзан! Как ты посмел?! Как ты посмел привести его перед мое лицо?! И это после того, что нерегиль вытворил в Медине?!

   От крика на лбу аль-Мамуна выступили жилы. Да, крепко ты достал своего господина, Тарик, ох как крепко...

   Лаонец поднял и опустил уши. Затем искренне удивился:

   - В письме Ибрахима аль-Махди - сплошное вранье.

   Буря тут же стихла.