Андрей Кокоулин - Северный Удел

— Шанс на справедливость?

Мувен издал горловой звук.

— Не смешите меня! Мне просто не везло. Всю жизнь. Я родился не в той семье, женился не на той женщине, я не люблю ни ее, ни наших детей, все дела, в которых я участвовал, прогорали с безумной скоростью. Даже железнодорожная концессия, представляете? Моя кровь оказалась ничем не примечательной кровью, хотя и с высокими нотками. У меня оказались родственники, которых я возненавидел всей душой — уж им-то в жизни было отмерено сторицей! И долги, долги, долги…

— Довольно душещипательно.

— Вы можете смеяться, но не можете прочувствовать и долю тех испытаний, что выпали мне! И вот у меня появился шанс изменить все, стать новым человеком, а, возможно, даже не человеком, приближенным высшего существа, отряхнуть мир с ботинок…

— Высокопарно.

— Может быть! Когда у тебя много долгов, а еще любишь сгонять партию-другую в «чечетку», поневоле знакомишься с разными людьми. Не всегда приятными. Шнуров был бестия почище меня, но с пунктиком насчет крови. Нашего высококровного брата не любил. На эту тему я его и подцепил. Мол, будет возможность рассчитаться за все. Он мне и с людьми помог, и Ярданникова нашел. Тот сам не свой был от восточных сказок, про храмы да эликсиры разинув рот слушал. Сам меня через кровника уговаривал деньги на экспедицию взять…

— Дальше не интересно, — сказал я.

— Погоди-погоди, — заторопился Мувен. — А кэхе? Ее еще много там, за Хан-Гюли, за Шайтан-Кале. Я один знаю дорогу. У меня карта…

Он присел к саквояжу. Листок заплясал в его пальцах.

— Я перерисовал. Я все перерисовал.

— Хватит.

Мне стало противно его слушать. Я понял — ему кажется, что он не совершил ничего страшного. Просто не преуспел. Еще одна неудача в сплошной череде.

Но было близко, да, близко, еще бы чуть-чуть.

Кажется, Мувен что-то недоброе разглядел в моих глазах.

— Игорь, — подался он ко мне, — мы можем вместе. Можем не оживлять, можем править сами, кэхе позволит…

Жало прихваченного в саквояже скальпеля, прорезав карту, устремилось к моему горлу. Я ждал, я выстрелил раньше.

— И здесь не получилось, — прохрипел Мувен и упал.

Я не помню, сколько простоял, не двигаясь. Все, крутилось в голове, все.

Затем я нашел лошадей, подвез к щели склепа несколько бревен, тело Мувена положил поверх, присыпал щепой и запалил.

Огонь разгорелся быстро.

Эпилог

Письмо лежало на серебряном подносе, который держал камердинер, навязанный Бутурлиным, новым начальником Тайной Службы.

Неделю назад приведенный к правлению молодой человек с легким пушком над верхней губой и глазами, которые многие прозвали «оловянными», остановил ладонь. Она повисла над подносом, пальцы чуть дрогнули.

— Вы читали?

Камердинер мотнул головой.

— Нет, государь. Перлюстрировали в Тайной.

— Ясно.

Письмо было на грубой, сложенной треугольным конвертом бумаге. Император отметил, что так обычно принято у военных.

— Что с волнениями? — произнес он, разглядывая загнутый бумажный уголок.

— Несколько поджогов, ночная стрельба в Брокбарде, студиозусы гематологического приняли манифест «О равенстве крови». В целом, ничего серьезного. Паникеров тоже привели в чувство. Некоторым приписали домашний арест.

— Усадьба Кольваро?

— Там следователи. Все оцеплено двумя пехотными ротами. Трупы потихоньку выдаются родственникам, но под контроль крови.

— Да, это правильно.

Молодой император взял письмо, развернул и подошел к окну, за которым сквозь облетающие березы проглядывала дворцовая площадь.

«Государь-император! — прочитал он. — Меня Вы не знаете, и, пожалуй, я хотел бы остаться неизвестным. Дело здесь даже не в каких-то моих личных соображениях, а в заботе о государственной безопасности. Я в курсе расследования господ Терста, Сагадеева и Кольваро и располагаю знанием его результатов.

Именно поэтому не желаю раскрывать себя.

Могу Вас все же заверить, что организатор убийств найден и казнен. К сожалению, Вам придется поверить мне на слово. Ни тело, ни улики я предъявить не могу. С другой стороны, доказательством моих слов может послужить время, в течение которого уже не случится новых покушений.

Осмелюсь просить Вас в силу особой опасности распространения информации о расследовании не давать ход новому дознанию и произвести зачистку памяти кровью следующим лицам: Аски Кольваро, его распорядителю Олефу Террийяру, левернскому аптекарю Йожефу Чичке, Диего Гебризу и имевшим тесное касательство полицейским и агентам Тайной Службы. Более мне сообщить Вам нечего. Откланиваюсь, верный Ваш слуга».

Подписи не было, но красным карандашом стояла ремарка Бутурлина: «Согласен» с росписью. Молодой император не сразу понял, с чем согласен начальник Тайной Службы, от этого покраснел, постоял, постукивая костяшками пальцев по подоконнику, затем обернулся:

— Э-э…

— Соколин, государь, — подступил камердинер.

— Да, я помню, — кивнул молодой человек. — Перо и чернильницу, сургуч и мой оттиск.

Он долго выводил под «Согласен» свое вычурное «Утверждаю», подписывался, закручивая виньетки, и ставил на накапанном сургуче оттиск со стальным деревом.

— Доставьте, Соколин, в Службу.

— Да, государь.

Камердинер принял краснеющее сургучным пятном письмо.

— Живо! — пробуя силу, рявкнул император.

Камердинера толкнуло к дверям, он припал на колени, но споро выпрямился и исчез в распахнувшейся анфиладе залов.

Тем же днем открытая коляска въехала на постоялый двор недалеко от Леверна.

В коляске сидел молодой человек в гражданском платье, то ли мелкой руки чиновник, то ли начинающий промышленник, то ли вовсе обедневший помещик. Простенькое пальто по случаю теплой погоды было откинуто на спинку, а сюртук, оказавшийся под ним, ничего пояснить не мог — чистый, мышиного цвета сюртук, каких в любом ателье шьют по десятку за месяц. Единственное, на поясе узких брюк в петле висел примечательный пистолет — дорогой, двуствольный, с серебряными накладками. Рукоять его треснула и была стянута стальным кольцом.

Сам молодой человек внешности был самой обычной, хотя лицо его периодически непонятно темнело, сжималось, словно он припоминал что-то очень неприятное, больное, спрятанное в душе. Подбородок его был чисто выбрит, а вот под носом густой полоской темнели усы, впрочем, плохо скрывающие небольшой шрам на губе справа. То ли от птичьего когтя, то ли от стилета.

До того, как остановиться здесь, молодой человек побывал в знаменитой гостинице «Персеполь», расплатился за нумер, когда-то занятый его приятелем, забрал остаток вещей и, что-то шепча, протер зеркало. Правда, он так в него и не посмотрел. Видимо, не было нужды.