Е. Кочешкова - Шут

Лишь твердо решив рассказать обо всем Нар, Шут сумел немного успокоиться и провалиться в тревожную дрему.

9

— А кто убил меня? Ты разглядел? — черные глаза смотрели на него сердито и требовательно. — Ну же, вспоминай, глупый!

Шут даже без другого взгляда прекрасно видел, что Нар испугана. Он грустно качнул головой:

— Нет…

— Если ты все выдумал, просто чтобы досадить мне, то эта шутка тебе дорого обойдется!

— Это правда, Нар… — он стоял перед ней будто провинившийся подмастерье перед хозяином. Принцесса нервно измеряла шагами свою небольшую, странно обставленную комнату. Уж сам Шут на что любитель всего необычного и то удивился, когда тайкурский слуга — один из немногих, что остались при своей госпоже — привел его сюда. Все было таким диковинным. Вместо кровати — широкий тюфяк, покрытый пестрым лоскутным одеялом. Вместо кресел и лавок — множество разноцветных вышитых подушек. Вместо гобеленов и драпировок — многокрасочные ковры на стенах. И эта женщина говорила ему о неприхотливости тайкурского народа! Может, по цене все эти вещи и уступали тем, что украшали королевскую опочивальню, но уж стратегического смысла они точно никакого в себе не несли.

— У тебя здесь очень красиво, — промолвил Шут, устав смотреть, как мечется принцесса. Она подскочила к нему — маленькая, взъерошенная — схватила за края распахнутой куртки так, что бубенцы на вороте испуганно звякнули.

— Ты же видящий, — воскликнула она, — и это твой сон! Т ы должен сказать мне, что все это значит!

Шут мягко, но крепко взял ее дрожащие ладони и, легонько сжав их, приложил к своему сердцу.

— Жизнью клянусь, Нар. Не знаю… — Она еле слышно всхлипнула и вдруг прижалась к нему, стискивая в кулачках отвороты Шутова дублета.

— Мне страшно… — она дрожала. — Эта темница… что-то сделала со мной. Никогда прежде я не боялась. А теперь… стоит мне только вспомнить этот мрачный склеп, этих крыс, вонь…

О, да. Шут тоже не мог без содрогания думать об этом ужасном месте. Но он не понимал, с чего вдруг Нар призналась в своей слабости. Не она ли уверяла его, что телесные лишения — ничто для великой тайкурской принцессы? А теперь эта принцесса почему-то говорит с ним так, точно он не «глупый шут», а, по меньшей мере, сам Руальд. Растерянный, он застыл деревянным изваянием, не смея пошевелиться. Не смея даже вдохнуть.

— Нар… Тебе ли бояться? В этом дворце, во всем этом городе, нет никого, кто был бы сильнее тебя.

— Т ы теперь сильнее меня… — она отпустила его куртку, но все еще стояла так близко, что Шут чувствовал запах ее волос. Запах степных цветов и горного леса…

— И что с того? Я не Руальд — судить и убивать, казнить и миловать…

— Да… Ты не Руальд, — Нар запрокинула голову, ловя его взгляд своими яркими, точно звезды, глазами. — Ты в сотни раз ярче, чем он.

Если до этих слов Шут чувствовал себя, что называется, не в своем седле, то после них и вовсе смешался, не зная, как понимать такие заявления.

— Что ты несешь, Нар?.. Что за вздор? Как ты можешь так говорить про него?! — Шут рассердился и ждал ответа, но принцесса лишь печально усмехалась и перебирала бубенцы на кончиках его манжета, как будто сосчитать их — было самым важным делом в ее жизни.

— А ты знал, что твоя дорогая королева может иметь детей?

Шут вздрогнул и схватил ее за плечи.

— Что?! Элея?

— Да. Это Руальд не способен зачать дитя.

— Нет… — Шут попятился, отступая вглубь комнаты, пока не запнулся о кучу подушек. Он потерял равновесие и, даже не пытаясь удержаться на ногах, неловко уселся на них. — Ты лжешь! Откуда тебе знать такое?!

— Оттуда же, откуда ты знаешь, что я не лгу, — она опустилась рядом, скрестив ноги. — Таким, как мы с тобой, это просто дано. От природы. От рождения. Я вижу — у нее будут дети. Если бы ты… если бы тебе… хватило смелости заглянуть в нее по-настоящему, ты бы тоже увидел это!

— Но ты ведь даже не встречалась никогда с Элеей!

Нар насмешливо фыркнула:

— А мне это и не нужно…

— Но… — Шут чувствовал себя так, будто его ударили мешком по голове, он едва мог говорить. — Выходит… Нар! Выходит, у него никогда не будет наследника?!

— Нет. Никогда.

— О, господи…

— Каждая встреча с тобой… это все равно, что ступить в огонь… — промолвил он, устало опрокидываясь на подушки, — Всякий раз ты лишаешь меня покоя, выворачиваешь мой ум наизнанку…

— Я рада слышать это, — насмешливо ответила Нар. — Мое имя значит «огонь, рожденный молнией», — она склонилась над Шутом, осторожно убрав с его лба непослушные волосы, и улыбнулась так печально, что у него заныло сердце от дурного предчувствия. — Мой глупый шут…

Она поднялась с подушек стремительно — точно птица вспорхнула. Обернулась к Шуту, который встал за ней следом.

— Мне ведь не с кем тут больше разговаривать… Мне некому открыться. И ты… не удивляйся, что я говорю так откровенно. Мы с тобой связаны. Связаны сильней, чем иные любовники. Чем я когда-либо буду связана с Руальдом… Это Сила. Она отворяет врата в такие измерения, которые неведомы обычным людям.

Шут понимал, о чем говорит Нар. Он тоже чувствовал это притяжение.

— Когда твои воины вернутся? — спросил он, чтобы перестать думать о нем.

— Не знаю…

— Но… — Шут не сумел скрыть удивления, — Ведь ты их принцесса. Их таргано…

— Да, — она отвернулась к окну, — однако надо мной стоят мои отец и брат. Они сочли, что воинам Тайкурдана больше нечего делать в Закатном Крае. Я не могу оспорить их волю. А жаль…

— То есть… Ты хочешь сказать, таргал… отнял у тебя твою армию?

— Не отнял. Забрал по праву. Я покрыла свое имя позором. В нашей родовой книге для этого имени больше нет места.

— Почему?! Что такого ты сделала?!

— Тебе не понять… не понять наших обычаев. Я все равно, что упала с коня, заявив перед этим, будто доскачу до небес. О, шут… Когда мать носила меня во чреве, отец ждал сына. Он так хотел сына, что когда повитуха увидела девочку, она предложила бросить меня в водопад прежде, чем таргал сделает это сам. Мать не позволила… Меня растили как мальчика, ибо повитуха сказала, что мать больше не родит, а у нас не принято менять жен. А потом родился Зера — повитуха ошиблась, отец ее казнил за это. А мне велели учиться носить женские платья и варить баранью похлебку. Тебе не понять, каково это — лишиться всего, перестать быть собой. Я не смогла. Не захотела. И отец явил свою милость — позволил мне остаться воином. И подарил эту армию в день, когда, согласно нашим обычаям, я стала взрослой. Это большая честь. Это доверие, которое я не оправдала.