Фрэнк Герберт - Дюна. Первая трилогия

Монотонность плоской равнины угнетала. Он попытался уцепиться глазами хоть за что-нибудь, но все было плоско и неподвижно — кроме дрожащего марева раскаленного воздуха. Нигде ни былинки, которая могла бы дрогнуть от ветерка… лишь дюны и далекая стена под сверкающим серебристо-голубым небом.

«А что мы будем делать, если окажется, что это — вовсе не одна из заброшенных испытательных станций? — думал он. — Что, если там нет фрименов и замеченные нами растения — лишь случайность?»

В это время Джессика проснулась, повернулась на спину и сквозь прозрачную секцию посмотрела на сына. Он стоял к ней спиной — и что-то в его позе, фигуре напомнило ей его отца. Она ощутила, как волна горя вновь поднимается в ней — и отвернулась.

Наконец она смогла заняться собой — застегнула дистикомб, попила воды из кармана диститента, вышла и потянулась, прогоняя сон.

Не поворачиваясь, Пауль проговорил:

— Какая тишина… Я поймал себя на том, что уже наслаждаюсь ею.

«Как его разум приспосабливается к окружающему», — подумала Джессика и припомнила одно из основополагающих утверждений учения Бене Гессерит: «Под воздействием стресса разум может отклониться в любую сторону, как в положительную, так и отрицательную, как верньер — от позиции „Включено“ и до „Выключено“… Представьте себе это как спектр или шкалу, где на одном конце — полное отключение сознания, а на другом — гиперсознание. То, куда отклонится разум — во многом зависит от подготовки».

— А тут можно было бы неплохо жить, — сказал Пауль.

Она попыталась увидеть Пустыню его глазами, попыталась представить все те лишения, которые Арракис принимал как должное, и гадала, какие варианты будущего видит ее сын.

«Здесь, — думала — она, — человек может быть один, не боясь врага за спиной, не опасаясь охотников…»

Она подошла к сыну, подняла бинокль, подстроила масляные линзы и вновь оглядела противоположную стену. Да, действительно — сагуаро, еще какие-то колючки… а в их тени — низкая и редкая желто-зеленая трава.

— Я сворачиваю лагерь, — решил Пауль.

Джессика кивнула, прошла к самому концу расщелины, откуда открывался более широкий вид, повела биноклем налево. Там сверкала белоснежная солончаковая котловинка. Белое поле — а в этом мире белый был цветом смерти. Но котловина говорила о другом: о воде. Когда-то эта искрящаяся белизна была скрыта водой… Джессика опустила бинокль, поправила бурнус и некоторое время стояла неподвижно, прислушиваясь к тому, как позади Пауль убирает палатку.

Солнце опускалось. Через соляную котловинку протянулись длинные тени. Над закатным горизонтом загорелись яркие полотнища цвета. Постепенно начала сгущаться темнота; угольно-черные тени казались пальцами ночи — она будто осторожно трогала Пустыню, прежде чем ступить на нее. Словно купальщица на краю холодной воды…

И вот занавес ночи опустился над песками. Вспыхнули звезды.

Джессика подняла к ним глаза. Подошел Пауль — она почувствовала его движения. Ночь в Пустыне устремлялась ввысь — казалось, будто ты сам поднимаешься к звездам. Давящая тяжесть дня уходила. Лиц коснулся ночной ветерок.

— Скоро встанет Первая луна, — сказал Пауль. — Я уже уложил рюкзак и поставил манок…

«Мы можем навсегда сгинуть в этом проклятом месте, — подумала Джессика. — Никто даже не узнает…»

Ветерок поднимал облачка песка, и песчинки били по лицу. Он нес запах корицы, который источала ночь.

— Чувствуешь запах? — спросил Пауль.

— Даже через фильтры. Тут просто несметные сокровища — но воды здесь за них не купишь… — Она повела рукой. — Смотри: ни одного огонька.

— Фрименский сиетч, если он здесь есть, должен быть укрыт за теми скалами, — возразил он.

Над горизонтом по правую руку блеснула серебряная полоска: всходила Первая луна. Она поднялась; на ее диске отчетливо вырисовывался силуэт руки. Джессика внимательно оглядывала посеребренные лунным светом пески.

— Я поставил манок в самом глубоком месте нашей расщелины, — сообщил Пауль. — Когда я зажгу свечу, у нас будет около тридцати минут.

— Тридцати минут?

— Ну да, прежде чем он начнет звать… ну… червя.

— О. Понятно. Я готова — идем?

Пауль отошел — слышно было, как он поднимается к месту их дневки.

«Ночь — как тоннель, — думала Джессика, — дыра в завтра… если завтра наступит для нас. — Она потрясла головой, отгоняя тяжелые предчувствия. — Да что это я? Нельзя поддаваться мрачным мыслям — меня не тому учили!..»

Вернулся Пауль, поднял рюкзак и зашагал вниз. Дойдя до первой дюны, он остановился, поджидая мать — и не оборачиваясь, слышал её мягкие шаги. Мерные тихие звуки на языке Пустыни были опасными звуками…

— Надо идти без ритма, — озабоченно сказал Пауль, припоминая, как ходят в Пустыне… это была память и реальная, и провидческая… — Смотри, — сказал он. — Вот как фримены ходят по пескам…

Он ступил на наветренный склон дюны и пошел вдоль ее изгиба, подволакивая ноги.

Джессика следила за ним шагов десять, потом пошла следом, подражая походке сына. Она уловила принцип: надо стараться имитировать естественные звуки Пустыни, возникающие от подвижек песка… от ветра. Но мышцы не желали следовать ненормальной системе: шаг… шарканье… шарканье… шаг… пауза… шарканье… шаг…

Вокруг них расстилалось само Время. Скальная стена впереди, кажется, вовсе не приближалась, а та, что осталась за спиной, все так же возвышалась над ними.

Тумп! Тумп! Тумп! Тумп! — застучало сзади.

— Манок, — сквозь зубы пробормотал Пауль. Машинка стучала… и вдруг оказалось, что очень трудно не поддаться ее ритму, не шагать в такт ударам.

Тумп… тумп… тумп… тумп…

Они шли по залитой луной котловине, и мерный стук пронизывал все вокруг вниз и вверх, вверх и вниз по осыпающимся склонам дюн: шаг… шарканье… пауза… шаг…

По крупному песку, почти гальке, на котором оскальзываются ноги: шарканье… пауза… пауза… шаг…

Напряженно вслушиваясь, они ждали, что вот-вот послышится знакомый шорох.

Когда же этот звук наконец пришел, он был вначале так тих, что шаги его заглушили. Но звук, приближаясь с запада, нарастал… становился все громче… громче…

Тумп… тумп… тумп… тумп… — усердно долбил манок.

Оглушительный шорох затопил ночь. Обернувшись на ходу, они увидели огромный движущийся вал песка.

— Иди, — прошептал Пауль. — Не оглядывайся!.. Сзади, от скал, раздался яростный шум, схожий со

звуком обвала.