Эдуард Веркин - Кошки ходят поперек

Я первый раз увидел ее глаза. Они были совершенно дикого цвета. То ли цвета неба бабьим летом, то ли зеленые, то ли фиолетовые, набравшиеся от очков, не поймешь. Таких я никогда не видел. Жутко красивые, будто подсвеченные слегка изнутри неоновыми лампочками. Только вот вокруг покрасневшие. Такие бывают, если люди долго не спят или телик долго смотрят.

Лара направилась к Чепряткову. Чепрятков весело бросил штангу, поднялся со скамьи, вытер ладони о майку. Широко улыбнулся. Шире, чем мастодонт на его майке. Остальные качки на нас никакого внимания не обратили, качки были людьми сосредоточенными.

– О! – радостно сказал Чепрятков. – Я читаю твои намерения в глазах! Сейчас свершится страшная месть! Злобный мститель Кокос взял на подкрепление свою стуканутую недорыжую подружку! Сейчас прольется чья-то кровь!

Лара подошла ближе.

– Мне нравятся такие девчонки, как ты, – сказал Чепрятков. – Наглые, не трусливые ничуть. Тощие такие, хы-хы... Бросай этого червя, а? Будем дружиться.

– Будем, – сказала Лара.

Задумчиво наклонила голову, затем треснула Чепряткова по уху. Несильно. Хлоп.

– Ого, – сказал кто-то из качков.

Удивленно брякнуло железо.

– Ты чего?! – крикнул Чепрятков. – Одурела совсем, медуза?!

И еще кое-что сказал. Нехорошее.

И выбросил вперед руку. Он не ударил, нет, скорее это был просто толчок. Но кулак Чепрятков свернуть успел.

Лара не увернулась.

Кулак ткнулся в скулу. Лара не устояла, упала на резиновые полосы. Я рванулся, но два борца цапнули меня, заломили руки. Здоровые, как тракторы, вдавили меня в деревянный помост. Прямо зубами в доски, а сверху чуть ли не уселись на меня, твари.

Зубы крошились, я ничего не видел, потому что весь ушел в эти зубы, дрыгался, мычал, пытаясь освободиться. Это было очень мучительно, я чувствовал, как зубы постепенно выламываются из десен. Самое поганое в этом было то, что я чувствовал – борцы делают это совершенно не специально, просто не рассчитывают силы. Не со зла. Они могли и шею мне сломать просто так. Тоже не со зла.

Потом меня вдруг отпустили. Я вскочил на ноги, хотел кинуться на этих кретинов, но они стояли, как деревяшки. И смотрели. И я тоже стал смотреть. На это стоило посмотреть.

Чепрятков... Он уже не стоял. Мне показалось, он не мог уже стоять, он влез рукой в шведскую стенку и висел на этой руке. Второй рукой он пытался все-таки как-то отбиваться, выставлял ее перед собой, зря только.

Лара била.

Даже не била, а...

Я не знаю, как это можно было описать. Лара стояла, наверное, в метре от Чепряткова, может, чуть дальше. Я не видел, как она двигалась, как наносила удары. Я видел только, как дергался Чепрятков, дергался, с хрустом стукаясь затылком о стену. Как тряпка. Будто с ним сделался приступ трясучки какой-то...

Потом Лара отступила. Чепрятков еще немножко постоял. Шагнул вперед, упал. Пополз к выходу. Тихо было, слышно, как вода по трубам течет, булькает в батареях.

Лара медленно шагала за ним, я видел ее глаза. Зрачки, расширенные зрачки, совсем как тогда...

Никто не пытался ее остановить. Ни качки, ни борцы, ни высунувшийся тренер. Чепрятков попытался встать. Лара пнула его. В подбородок. Носком ботинка. Жестко, даже жестоко. Чепрятков не встал.

– На спину, – велела Лара. – Быстро.

Чепрятков послушно перевернулся.

Лара продолжила.

Удары были не сильные, но быстрые, чавкающие какие-то. Отчего казалось, что с каждым ударом лицо Чепряткова с хлюпаньем крошится и ломается. Но на самом деле оно не ломалось, просто расплывалось большим живым синяком.

Качки и борцы стояли вокруг, никто не подходил. Потому что это было страшно. Лара увечила Чепряткова холодно и бесстрастно, будто не человек это был, а манекен какой-то. Чучело. Сначала мне это нравилось. Чепрятков был подонок и вполне все это заслужил.

Заслужил, давно заслужил.

Потом, когда Чепрятков перестал дрыгаться, мне стало немного тоскливо.

К Ларе подошел парень с медвежьими предплечьями, кажется, один из борцов. Осторожно так подошел. Попросил потихоньку:

– Хватит, может...

– Нож, – так же тихо сказала Лара. – Дайте мне нож.

Мне стало страшно окончательно. Я почувствовал, как по шее покатился пот, увидел, как дрогнули спортсмены. Я понял, что еще секунда – и кто-нибудь принесет нож, принесет, принесет, бандерлоги шагнут в черную пасть Каа...

И тогда Лара отрежет Чепряткову уши. Спокойно, старательно, без интереса. Спрячет их в карман своей кожаной куртки. «DR» «77».

– Лара! – позвал я. – Не надо. Пожалуйста...

Я растолкал спортсменов и подбежал к ней.

– Нож, – повторила Лара. – Дайте нож.

– Не надо. – Я схватил ее за руку, рука была перепачкана в липкой чепрятковской крови.

Лара остановилась. Поднялась, достала из кармана платок, протерла кулаки. Бросила платок на пол. Обвела взглядом спортсменов.

– Я просила нож, – сказала она.

Спортсмены стояли вокруг. Как обгадившиеся детсадовцы. Страх. Запах пота не мог перебить запах страха. Даже ужаса. Лиса в курятнике. Говорят, что, утолив первый голод, пробравшаяся в курятник лиса начинает убивать птиц уже просто так, для удовольствия. Направо-налево, режет, пока не перережет всех.

– Не надо, Лара. – Я схватил ее за руку и потащил в сторону выхода.

Лара шагала послушно. Ноги ее будто шагали сами по себе, как-то отдельно от тела. Лара будто сломалась. Почти повисла у меня на плече.

Я выволок ее на улицу. Ее шатало, и я прислонил ее к стене. На лице у нее была пустота и усталость, я подкатил мопед, на всякий случай усадил ее перед собой, и мы поехали прочь.

Я долго катался по городу. Возвращаться домой не хотелось, куда-то заезжать тоже не хотелось. Мы катались, пока не кончился бензин. Я перешел на резерв, и мы доехали до Нового моста. Погода была хорошая, я скатился вниз, мы отошли метров на сто, до небольшого пляжика. Лара набрала старой травы, придавила ее несколькими сухими корягами, подожгла. Развела костерок и стала греть руки. И я тоже. Я сидел напротив нее и тоже грел руки – с реки тянуло весенним холодом.

Так мы сидели достаточно долго. Я не знал, что сказать. Потом встал, сходил за дровами, на старом поле раскопал прошлогодней картошки, притащил ее к костру. Ссыпал в угли, еще толком не прогоревшие. Завалил землей, поверх разложил огонь.

Лара легла на землю, свернулась калачиком и закрыла глаза.

– Холодно, – сказал я, – земля еще не прогрелась...

Но Лара промолчала.

Я добавил еще дров, чтобы было не так холодно. Потом я затоптал огонь и расковырял землю. Картошка испеклась, Лара поднялась с земли, мы сидели и ели картошку.