Вероника Иванова - Нити разрубленных узлов

— Светится как солнышко!

Благороднейшая из благородных глубоко вдохнула сухой ночной воздух и снова посмотрела на мальчика:

— Ты уверен?

— Не терзайте ребенка вопросами, эррита. — Вездесущий охотник снова стоял рядом, кажется, немного растерянный, но одновременно довольный. — В этой женщине живет демон, если вы это хотите знать.

Эвина почувствовала только, что земля выворачивается у нее из-под ног, а следующее осознанное мгновение своей жизни встретила уже на руках человека с разноцветными волосами. Который, впрочем, тут же поспешил бережно поставить благороднейшую из благородных обратно на каменные плиты двора.

— Не стоит так волноваться. Вам еще понадобятся силы. Много сил.

— Ее вы… тоже убьете?

— Только если Катрала откажется принимать ее у себя. Но город ведь не откажется? Как вы думаете?

Слезы все-таки потекли. Их следовало бы смахнуть, но эрриту Фьерде в эту минуту занимали совсем другие мысли, нежели забота о благопристойности внешнего вида. Всего несколько шагов отделяли ее от воплощения мечты, нового, нежданного, непохожего на прежнее. Несколько шагов наконец-то открывшегося пути.

А если бы она не могла ходить, то теперь и поползла бы. Пусть даже на одних зубах.

— Хочешь пить?

В горле сухо. От слишком частых и отчаянных попыток вдохнуть.

— Да.

Но сможет ли вода утолить эту жажду? Сомневаюсь.

— Наверное.

Конечно, несколько глотков не помешает.

— Очень.

Только любой из них может стать последним. Перед очередным бесцеремонным и не зависящим от моего желания возвращением к жизни.

— Но не буду.

— Боишься, что выйдет так же, как с дыханием?

— Ага.

Повторения того горького опыта и в самом деле не хотелось. Зачем? Одного раза вполне достаточно. Не было ничего приятного в том, чтобы, вернувшись в сознание из продолжительного путешествия по темноте, начать делать вдох и остановиться на полпути, потому что тебе вдруг начинает казаться: ничего не получится. В прямом смысле.

Хорошо, Натти во время моего пробуждения был рядом и позаботился обо всем. В своей манере, разумеется, изрядно помяв мне грудь. А может быть, как раз плохо. В любом случае приступы страха, а вернее, изматывающей неуверенности повторялись до тех пор, пока я научился не думать о том, что вообще дышу. И тем более как именно это делаю.

С остальным дела обстояли примерно так же. Например, глаза так и оставались закрытыми: боялся, что ничего не увижу. Темнота, висящая под веками, тоже не доставляла удовольствия, но была хотя бы вполне привычной. В конце концов, она сопровождала меня уже давно и столь же давно перестала казаться опасной. Особенно когда стало понятно, что под беззвездным небом есть кто-то еще кроме меня.

— Можно попробовать тебя усыпить.

Да, такое решение приходило и в мою пустую голову.

Сон… Звучит заманчиво. Правда, в нем не будет сновидений, потому что мне не о чем грезить. Не о чем вспоминать. Лица, имена, события сновали по моей памяти, но никак не хотели остановить свое движение, чтобы дать себя рассмотреть. Они проходили мимо, возвращались, водили хороводы и все же находились где-то в другом мире. Не в моем.

Листья, облетевшие с дерева и шуршащие под ногами. Они что-то шепчут друг другу, и, кажется, достаточно лишь прислушаться… Но с садовником им не о чем говорить.

— И поить во сне?

— Может получиться.

Конечно. Для него ведь нет ничего невыполнимого. А я не могу даже пошевелиться, потому что на каждую мысль о движении возникают сотни вопросов, заставляющих голову гудеть.

А если не удастся? А если мышцы не выдержат? А если связки вдруг порвутся? А если…

Невыносимо. Мучительно. Бесполезно и бессмысленно.

— Добей меня, а?

— Не дождешься.

— Я не могу так жить.

Не знаю, что он подумал о моей просьбе, хотя я старался быть серьезным. Наверное, даже чересчур, потому что Натти спросил:

— Помнишь, к тебе тоже однажды обращались с подобной просьбой?

Хочет меня запутать? Заставить передумать? Зря. Даже если какие-то похожие обстоятельства когда-то возникали, человек, оказавшийся в них, не был таким, как я сейчас. Не был мной. А чужое прошлое не имеет значения для моего будущего. Не может иметь. Хотя любопытство просто так не сдается.

— И что я сделал?

— Вспоминай.

Я бы с радостью. Но если раньше страницы памяти услужливо переворачивались по первому требованию, то сейчас склеились друг с другом, и вряд ли тут поможет капелька слюны на кончиках пальцев.

Было, не было, делал, бездействовал… Ни одна струнка души не отзывается. Я обрек кого-то на жизнь? Пусть так.

— Если получится вспомнить, непременно тебе сообщу. Но давай вернемся в сегодняшний день. Зачем сохранять такую жизнь?

— Затем, что она у тебя все еще есть.

Его голос прозвучал немного странно, будто слегка виновато. А чувство вины возникает лишь в том единственном случае, когда…

Что ценного может быть в жизни? Я помню мертвые тела у своих ног. Я помню, что убивал. Много. Мы играли в очень простую и очень старую игру: убей или будь убитым. Я выиграл. Но ставки, что мы делали, стоили одинаково, и последняя легла на кон, когда на поле осталось всего двое игроков.

— Я ведь должен был умереть, да?

Натти промолчал, а зря. Ответ был очевиден. И лучше было бы, чтобы он прозвучал.

Воспоминания по-прежнему плескались в моей голове, как волны моря, потревоженного приближающейся бурей, но никак не желали добраться до берега сознания. Чувствовалось только одно: смерть, которая должна была прийти и которая почему-то передумала, меня не пугала. Ни тогда, ни теперь. Должно быть, я готовился к ней. Может, даже сам рассчитал все и осуществил. Наверное, по очень веской причине. Да, я вполне мог это сделать. Кто же из нас тогда промахнулся?

— Что-то пошло не так?

Он снова выдержал долгую паузу, прежде чем пробурчать:

— Да.

— И что же?

— Он все еще здесь.

— Он?

— Демон.

Снег под ногами. Тело, послушное даже не мимолетной мысли, а ее надвигающейся тени. Сражение не на жизнь, а на… Нет, именно на жизнь.

Демон. Враг рода человеческого, пришедший в наш мир, чтобы разделить народы, чтобы поднять войной сына на отца и отца на сына? Друг, направлявший мою руку в бою? Неважно. Если он лишний здесь, он должен уйти.

— Прогони его.

— Не могу!

Последние слова он почти выкрикнул, с самым настоящим отчаянием.

— Почему?

— Потому, что в последний момент ты все испортил!

Вот это новость. Значит, промах все-таки мой. Обидно слышать.