Макс Фрай - ПрозаК

затем, что однажды вы спросите, что это у вас за impressions en travestie? то синее, то красное, а я скажу — это чтобы вы меня заметили, а вы скажете — а! это же сара сиддонс, как тогда, в столовой, помните? моя assiette de thė — вылитая сара сиддонс, и все засмеялись, все мне уликой служит, все торопит, вечно вы катаете его за щекой, раскусив на цитатки, на карамельки, ему бы это не понравилось, между прочим, а тут еще этот, ученик — замарашка, со своим португальским пришепетыванием, уверен, что я от него ошалела, хожу следом, как эльф, потерявший хозяина, читаю из-за плеча, с тех пор как мне законом стало сердце, еще один помешанный на стансах, гипсовый слепок, слепая копия, а вы и довольны, ну скажите, скажите же, как платон, обнимая кудрявого мальчика, прозревал истину, а женское платье от тирана дионисия постеснялся принять, а то мы забыли, и про беднягу метрокла, шумно выпустившего газы при любимых учениках, непременно скажите, а то знаете как бывает — сдали античку и забыли, он же берет меня за левую руку, ваш алкивиад, и кладет ее себе на живот, когда мы сидим на кухне, я голоден, слышишь? живот круглый, как китайский шарик, с бессмысленным каким-то пупком, quiėn sabe, как знать, может у всех ваших такие, на что ни посмотрит больной желтухою, все кажется ему желтоватым, это монтень? почему я здесь учусь, ведь на сен-жак, где вы покупаете молоко, можно и так видеть вас каждый день, если сесть за крайний столик в ше франсуа, зимой и летом в десять утра, sine qua non, можно ходить в концерт, скажем, в ле-аль, нечаянная встреча, липкие крошки от тарталеток, но мне же мало, мало, нюхать ваше пальто в темном коридоре, сидеть в вашей кухне с остывшим какао — вот моя растрава, joie de vivre, предел моего тщеславия, и все это ему, ему, задаром, просто так, вот уже три года, обесцененное его надутым лицом, вечно мaussade, с вывернутыми губами первого ученика, не было во всем городе никого, кто польстился на твою жену, цецилиан, пока она гуляла на свободе, но с тех пор, как ты приставил к ней стражу, толпы охотников осаждают ее, ах, ты, умная голова, вот вам ваш овидий, правда, я быстро учусь? вот вам моя рука, на ней ни пятнышка, поглядите же на вашу, о сухость, о чешуя и шерсть, о dereglement, вот моя острая грудь, мои острые колени, все розовое, новенькое, такое, как вы не любите, вы проиграете, я выиграю, и вы закричите viva voce, живым голосом, я хочу услышать этот голос, он у вас есть, где-то там, под мерзкой вашей плотью, кара твоя будет настолько изощреннее, насколько бог, которому ты поклоняешься, изощреннее других богов, это бразильская, горькая, жюль сворачивает мне зеленый листочек, оставь и мне, брось ты это дело, он уже вылетел из пьер-мендес-франс за эти штучки, вылетит и отсюда, вот и будет ему, какой же я холоп и негодяй, молчи, жюль, молчи, у меня мало времени, ваш аmitie amoureuse ждет меня у бобура, мокнет там уже минут двадцать, неделю назад не ждал бы и двух минут, как он смотрел на меня тогда в этой арке, ты что? покрутил пальцем у виска, а я не пускала, тянула за глупый лоскутный рюкзак, морж и плотник, слившиеся в одно, и погулять и поболтать приятно на песке мы будем с вами до утра бродить рука в руке

felix culpa не может служить оправданием, это вы здорово сказали, в прошлом году еще, но я-то помню, как же здесь душно, хотя окно нараспашку, все французское невзаправду, даже балкон, внизу крыша цвета марганцовки, на ней снега немного, белое на красном, как у карло гоцци, помните, принц порезал палец над миской с молоком? вот как красота добирается до человека, не помогут и три апельсина, можно выжать их прямо в шейкер, ради бога, когда вы так стучите ложкой в стакане, у меня ноют зубы, ах, ну да, гоголь-моголь с коньяком для нашего мальчика, ему бы горсть английской соли, а мне лучше холодной водки с соком, на два пальца, говорила ли я вам, что в профиль вы похожи на георга пятого, того, что на зеленом английском полупенсовике? а он тогда, на тувинскую марку, лаковую, бесполезную, почти на картоне, да, можно еще, на два пальца, мон дье! как вы меняетесь en tendresse, губы будто не так обветрены, и руки мелькают, мелькают, хотела бы я знать, какое у вас лицо в любви, белое? красное? а вот это что? кукла на книжной полке, между селином и селином, сидит, свесив ноги в узорных туфлях, надо взглянуть, что у нее под юбкой, правильная кукла начинается с панталон и чулок, если там поролоновые белые ноги, я ее выкину, не кукла жалкая в руках у времени, сто шестнадцатый сонет, между прочим и нечего улыбаться, вот я — правильная кукла, хотите проверить? не надо кресла, я постою, меня качает? качает? fluctuat nec mergitur, кораблик качает, а он не тонет, так то, на хваленом гербе вашего хваленого парижа написано, кстати, в котором я живу через силу, и скоро уже не смогу, не жить, а в париже, разумеется, оставайтесь тут со своим ритуальным шариком, посередине пупок, как ослепший третий глаз, хей-хо! вы заметили, как он молчалив сегодня? никакой оratio recto, сплошная оratio oblique, недомолвочки, глазки мутные, как он вам меня вообще обьяснил? увязалась вот, однокурсница, да вам не все ли равно, заполночь уже, сидим тут в красной мгле, как тримурти, срослись затылками, я, разумеется, шива, кто бы сомневался, вот еще посижу немного, и приступлю, не бойтесь, ваши пунья и папа мне, право, безразличны, мне вас даже жаль немного, потому что какого обаянья ум погиб, и все такое, помните вы говорили про судью в греции, который, не в силах рассудить запутанный казус, писал на полях по-приятельски, что означало — истина темна, решай в пользу друга, но вы на это не надейтесь, герр профессор, и нечего улыбаться, он думал, что его ждала карета у дверей, протер глаза, а перед ним шесть карт без козырей, да нет, какая там тримурти, мы сидим, как пузырь, соломинка и лапоть, экко! вы вот-вот хрустнете, а он вот-вот лопнет, что до меня, я давно уже утонула, можно еще? язык весь пошел ледяными мурашками, это все вчерашняя трава, а ваш язык — нет? ваш язык я терпеть не могу, все эти les difficultйs grammaticales набили мне оскомину, зачем я здесь учусь, зачем вы здесь учите, в той плавной речи русский тембр порой мелькнет чуть-чуть, верлен, угадали, вас не собьешь, машинка для резания рукописей, чик-чик, в лоскуты, и все уложено в прекрасной голове, как в ящичке от швейной машинки, нет, вы поглядите на него, пьеро, отнюдь не схож с клитандром, допил вино под олеандром и деловито ест паштет, господи, опять верлен, я больше не буду, но ведь он и правда все время ест! у него детский живот и детские щеки! ну хорошо, хорошо, хотите я лягу вот здесь и буду молчать, как вы там вчера говорили? gentes esse feruntur…а дальше? говорят, что есть народы, у которых дочь сочетается с отцом, и что почтение к родителям возрастает у них вместе с удвоенной любовью, вот так-то, а вы говорите много крепкого

что укрощает море и регулирует год; почему серп луны то растет, то убывает? гораций не знал и вы не знаете, а я вот знаю, подумайте обо всех этих женщинах, живущих теперь, об их приливах и отливах, какая тугая, розовая волна раскачивает мир, вот вам ваше веретено необходимости, хоть задохнитесь от злости, но как он смотрел на меня в субботу, в этом театре, вы что его прямо из колыбели вынули? так трясся, бедняжка, а я всего-то положила ладонь на его колено, прохладное, как кувшин с вином, зарытый в землю, господи, я стала еще выспреннее, чем ваш любимец, скоро разучусь говорить совсем, то, что у нас под рукой, нравится нам, ясное дело, лукреций, хотя и не совсем про колено, театр полон, ложи блещут, а я держу руку на его колене, чехов а ля берси, как жареный мерлан, как вы тогда сказали? если моя жизнь в искусстве написана фабрикантом золотой канители, то вы в этом искусстве жить не станете, да вы просто сноб и русофоб, вот вы кто, мы же в театре! он дергается, высвобождая колено, ну и что? я на улице почувствовал голод, потому и ем на улице, вы бы гордились мною, когда бы сидели рядом, я безупречна, диоген лаэрций тоже, теперь то он осмелел против прежнего, на вашей кухне прижимает меня к стенке у раковины, когда я споласкиваю бокалы, а вы отправились за маслинами, прокричав из коридора, что за десяток маслин философ готов десять раз перекувырнуться, аllons donc! задирает рубашку, чтобы я погладила рыжеватую чахлую шерсть на груди, ему двадцать три, до какого возраста отроков можно их любить? сенека сомневался, а вы уж и совсем запутались, ну да ничего, веретенце вертится, вот уже третий акт, ничего не стреляет, разве что петропавловская пушка в городе, где я хотела бы жить с вами, alas, alas, мы выходим на бульвар ленина, метро бобиньи, черные пританцовывают у входа, никакой травы, трава его прикончит, в среду пойдем в шайо, а сейчас пойдем ко мне, ты замерз, моя собака мефодий отворачивается и уходит спать, ему скучно, боги и животные обладают более совершенными чувствами, чем люди, плутарх не знаком был с мефи, но предвидел его, из-за мефи я битый месяц искала квартиру, в восьмом аррондисмане хозяйки воротили нос, какая страшная! но ты не бойся, он ушел спать, широко зевая, садись сюда, какой у тебя рот, ммм, его язык на моем, как мамина серебряная ложечка, узнаю даже потертости по краям, так размягчается на солнце гиметский воск, ах да, вы не любите овидия, тогда вот вам еще подробности, так разжигает он пламя, в котором сам же сгорает, ого, какие метаморфозы! а я думала, придется потрудиться, он заводится от моего голоса, экко! такой же бедняга, как глупая хозяйка мефи, бьен, бьен, говорю, говорю, не останавливаюсь, но уж ты не закрывай глаза, смотри на меня, verbum caro factum est, слово становится плотью просто на глазах, еще минута и мы увидим двойное солнце и удвоившиеся фивы, как же я не любила энеиду, провальный вопрос номер два, но мне не попался, а попалась теогония, но у другой из железа душа и в груди беспощадной истинно медное сердце, это про меня, если я сейчас умру, подавившись серебряной ложечкой, поставьте урну с моей золой на своем камине, и надпишите еlle vivait d’elle meme, этого будет довольно, а теперь