Оксана Панкеева - О пользе проклятий

— А как ты думаешь… как размножаются нимфы в естественных условиях? Без людей? Должны же у них быть какие-то мужчины?

— Интересный вопрос… А ты у Азиль не спрашивал?

— Она не знает. Она всю жизнь прожила среди людей… — Элмар вздохнул, заглянул в пустой кубок и загремел кувшинами. — Послушай, Диего… Почему она так упорно хочет с тобой переспать? Обычно она не бывает так настойчива.

Кантор взял сигару и улёгся на живот, чтобы видеть собеседника.

— Как тебе объяснить… Она бывает так настойчива только в тех случаях, когда видит, что с человеком что-то по крупному не в порядке и он нуждается в помощи. А я… у меня полно всяческих проблем. Поэтому она и не отстаёт.

— А ты чего так упорно отказываешься?

— Я не отказываюсь. Я откладываю. Все мои проблемы она не решит за одну ночь. Вот я и жду, пока решатся все, кроме одной. Которую можно решить только чудом и никак иначе… Вот примерно так.

— Смотри, дооткладываешься. Явишься, а она уже выросла… Ты не знаешь, взрослые нимфы — они какие? Она как-то изменится?

— Не знаю. Спроси у вашего придворного мага, может он знает. А вообще… сам увидишь. Толком этого никто не знает. Такие случаи, как у вас с ней, уникальны.

— Почему? Разве нимфы настолько редки?

— Нет, я не о том. Нимфы не настолько редки, редко бывает, чтобы у них так счастливо складывалась жизнь. А нимфы — существа хрупкие, и от несчастливой любви погибают. Обычно это случается, как только нимфа созреет. Так что смотри, береги её. Ты её правда любишь?

— Ты сомневаешься?

— И ты на ней действительно женишься?

— Неужели ты полагаешь, я всех вокруг обманываю? Конечно, женюсь. Я только этого и жду.

— А что тебе скажет по этому поводу твой кузен?

— Он одобряет, — кратко ответил Элмар и в очередной раз приложился к кувшину. Кантор недоверчиво посмотрел на него и уточнил:

— Он тебе сам сказал, что одобряет, или это тебе кажется?

— Ты зря так плохо о нём думаешь. Он… сразу после того, что было, он просто не смог бы сказать что-то против. А теперь он уже привык… и убедился, что мы действительно счастливы вместе.

— После чего? После золотой паутины?

— Нет… — вздохнул Элмар и, осторожно приподняв спящую Ольгу, отложил её чуть в сторонку. — Раньше… Извини, я не настолько пьян, чтобы об этом рассказывать.

— Тогда расскажи, как вы с ней познакомились.

— Как познакомились… Мы с соратниками отбили её у каких-то обнаглевших охотников. Собственно, там и битвы, как таковой, не было, с кем там сражаться — захолустный барон со своей челядью… Валента выпустила две стрелы, а я едва успел один раз махнуть мечом, как они тут же прыснули кто куда. Кстати, именно с тех пор и пошло поверье, что у того, кто обидит нимфу, мужское достояние отвалится. Шанкар, вообще-то, был человек мирный и беззлобный, но если его как следует рассердить, то такие заковыристые проклятия выдавал… а тогда он и в самом деле рассердился. Хихикаешь? Вот так и возникают легенды… Тогда я и увидел её в первый раз — испуганную, заплаканную, с какой-то детской обидой в глазах. Я посадил её к себе в седло, и она прижалась ко мне, как ребёнок. И я почувствовал её сквозь доспехи.

Потом… Этель спросила, что она делала одна посреди леса и куда её отвезти. Она сказала, что отстала от цирка и попросила помочь ей догнать своих. Мы, конечно, помогли, кто же откажет девушке, попавшей в беду. Этот несчастный цирк мы догнали в тот же день, они там все очень обрадовались, благодарили нас и даже устроили небольшую попойку по этому поводу. А ночью она пришла ко мне. Я, идиот, ещё отказываться пытался. Думал, это она меня таким образом отблагодарить хочет… а разве подобает герою за такие вещи принимать плату, да ещё натурой? Чего ты смеёшься, действительно недостойно. Я начал об этом говорить, само собой, не очень внятно, потому как мне было неловко и, если честно, очень трудно было отказаться. А она закрыла мне рот ладошкой и сказала: «Это не благодарность. Это нужно мне. Ты мне нужен. Иначе я могу потерять Силу.» Я и не стал спорить. Ты когда-нибудь имел дело с нимфой? Значит ты понимаешь. Наутро я проснулся уже по уши влюблённым, и мне не хотелось никуда уезжать. Но что было делать? У неё цирк… а у меня подвиги… Так и расстались. Я рассказал ей, где я живу, и она пообещала как-нибудь меня навестить. Ну, и навестила… потом…

Он замолчал и старательно допил очередной кувшин.

— А дальше? — спросил Кантор.

— Дальше?.. — Элмар рассеяно оглянулся, потянулся к Ольгиному портсигару, который валялся поодаль, и чуть не свалился, потеряв равновесие. Однако набрались же вы, ваше высочество…

— Элмар, — осторожно заметил Кантор, наблюдая, как он ломает спички, пытаясь прикурить. — Ты забыл, что ты не куришь, или решил разнообразить круг своих увлечений?

— А почему ты решил, что я не курю? — проворчал Элмар, неловко затянулся и поднял на него совершенно пьяные мутные глаза.

— Наверное, я ошибся, — не стал спорить Кантор. — Так всё-таки, что там было дальше? Или ты всё ещё недостаточно пьян, чтобы рассказывать?

Элмар уставился куда-то вдаль, покрепче упёрся ладонью в пол, чтобы не упасть, и долго молчал, пока последняя затяжка не обожгла ему пальцы. Потом бросил окурок в пустой кубок, поднял глаза и заговорил, не отводя взгляда.

… Скажи, мистралиец, знаешь ли ты, что такое отчаяние? Ты скупо пожимаешь плечами и отводишь глаза, и я вижу, что ты перебираешь в памяти свою жизнь в поисках подходящего примера. Ты молчишь, но я представляю себе, что сейчас проходит перед твоим опущенным взором. Тюремная решётка, колючая проволока исправительных лагерей, возможно, даже мрачные стены подвалов — все, чем так славится твоя родина. Так вот, ты не прав. Все это не полностью безвыходно. Оттуда можно убежать, и ты живое тому доказательство. А если нельзя убежать, можно, по крайней мере, умереть. А я о другом. Совсем о другом…

Простите, принц, говорит тебе лучший маг королевства, и разводит руками. Мы сделали всё, что можно. И говорит что-то непонятное о функциях спинного мозга, нервных волокнах и прочих медицинских тонкостях. Больше ничего нельзя поделать. Вам остаётся только смириться. И консилиум из десяти лучших мистиков королевства тоже разводит руками, кивая вразнобой. Дескать, простите, принц…

И ты осознаешь, что это навсегда. Что отныне ты обречён на всю оставшуюся жизнь быть живым только наполовину. На верхнюю. До пояса.

Ты сидишь, окаменев от этого осознания, и не можешь произнести ни слова, и молча смотришь, как почтенные мэтры чинно покидают твою комнату. И как кузен Шеллар отворачивается к окну, вдруг напряжённо о чём-то задумавшись… И жгучая обида на весь белый свет закипает в тебе и вдруг взрывается позорной истерикой, недостойной принца и воина. Ты плачешь, ругаешься, бьёшь кулаком по постели, к которой ты отныне прикован, и кричишь, что это несправедливо, что ты не хочешь так, и что лучше бы ты умер сразу.