Юлиана Суренова - Книга 4_Дорогой сновидений

"Но чего нам ждать? Что искать?" "Того, что будет необычным, нереальным… Воздушной трещины, зеленого дерева посреди снегов, поворота или тупика".

"Да… Мы поняли. И расскажем тебе, едва случится какая-то странность", – Хан убежал в снега, в то время как Шуллат задержалась.

"Господин…" – в ее взгляде была настороженность, соединившая воедино сомнение, предчувствие и страх.

"Да, Шуллат?" – он повернулся к ней.

"Ты чего-то недоговариваешь…" Вздохнув, колдун чуть наклонил голову в знак согласия.

"Почему? Нет, не так. Чего? Скажи, я должна знать! У меня такое чувство, что это важно, очень важно для меня!" – волчица заскулила, ее губы подрагивали, в глазах была мука боли.

"Так нужно…" "Ты… Ты привел в караван других небожителей…" "Чтобы они помогли".

"Да, конечно, просто… Я не понимаю, что они могут сделать!" "Дети отравились ягодами Меслам…" "Ты знаешь, что собой представляют эти плоды?" – чуть наклонив голову, спросила его волчица.

"Только из легенд".

"В твоем мире их не было?" "Не знаю. Может быть, они просто по-другому назывались".

"Если так, то их не было. Иначе ты бы не забыл их, узнал, какое бы имя они не носили. Ягоды Меслам – нечто особенное. Они – яд, но не отрава".

"Что ты хочешь сказать?" "Ими нельзя отравиться. Ими можно только отравиться", – она использовала один и тот же образ, однако вкладывала в каждый из них особенный смысл. Может быть, поэтому, поняв разницу, он не понял, в чем она состояла.

"Объясни", – попросил он.

"Отравиться – это когда съешь что-то не то и чувствуешь себя плохо. Потом пожуешь какой-нибудь целебной травки – и выздоровеешь. Или ничего не станешь делать – и умереть. А отравиться – когда что бы ты ни делал, все равно ничего не изменишь. Если съел много яда и тебе суждено умереть – умрешь, если мало и суждено выжить – будешь жить… Это… Это как при укусе Несущих смерть… Но только там больше смерти, потому что сильнее яд. А тут – жизни, ведь яд слаб, и нужно съесть много, чтобы он победил… В общем, все так, и никак иначе. И поэтому повелительница врачевания не нужна. А подземные богини, – глаза волчицы зажглись недоверчивыми огоньками. – Да, Они могущественны, особенно госпожа Кигаль, но все их поступки, даже в искреннем стремлении помочь, направляют к тропе смерти, не жизни. Было бы лучше положиться на судьбу. Пусть все идет так, как должно идти".

Колдун молчал, задумчиво глядя в сторону, не соглашаясь с ней, но и не возражая.

В его глазах не было ни отрешенности, ни безразличия, однако, заглянув в них, Шуллат, не выдержав, напряженно рыкнула:

"Да скажи, наконец! Я все равно узнаю! Я не отвяжусь от тебя, пока ты не скажешь!

Ну же!" – в один и тот же миг она молила и требовала.

"Малышка не проснется", – наконец, чуть слышно проговорил тот.

"Не проснется? – Шуллат все еще не понимала, те же сомнения, которые уже пробрались в ее сердце, заставляли зверя нервничать, подрагивать всем телом, чувствуя необходимость куда-то бежать, однако не зная, куда. – Почему? Ты думаешь, что она съела слишком много ягод? Но она ведь до сих пор жива, а прошло уже десять дней… Или дело в чем-то другом?" "Я не знаю, Шуллат. И не спрашивай меня больше ни о чем. Не надо. Прошу тебя".

"Как пожелаешь… – тяжело вздохнув, мотнула рыжей головой волчица. Но она не могла просто вот так сидеть и ждать неизвестно чего. И она продолжала: – Почему ты не остановишь Их, если понимаешь, что Они не правы?" "Они богини, Шуллат…" "А ты бог".

"Я чужак в этом мире".

"Так будет до тех пор, пока ты не прекратишь твердить это, вместо того, чтобы постараться найти в нем свое место!" "Шуллат…" "Что, господин? Я не права? Скажи мне!" "Я не знаю", – тот опустил голову на грудь, скрестил руки, словно закрываясь от всего, что было вокруг, что ранило душу больнее, чем пламень жжет тело.

"А кто знает? Кто может это знать, кроме тебя?" "Сейчас не время…" "Искать ответ? Почему? Чем нынешний день отличается от предыдущего?" "Все… очень сложно".

"Я понимаю, хозяин, – ее голова наклонилась, словно в кивке, – и не прошу Тебя ничего упрощать. Я хочу лишь, чтобы ты не скрывался за этой безликой, бесчувственной фразой, перешагнул через нее. И, может быть, тогда все найдется: и место в мире, и способ помочь", – и, повернувшись, она убежала в снега, туда, где золотым бликом света у самого горизонта ее ждал брат.

– Возможно, ты и права… – глядя ей вслед, задумчиво молвил колдун. Во всяком случае, так было легче – делать хоть что-то, вместо того, чтобы жалкой беспомощной тенью стоять в стороне.

"Я не могу, не хочу бездействовать! Это… Это не мой путь… Но…" Откуда же взялось это "но"? В чем была причина сомнений, которые никогда прежде не были так сильны в сердце колдуна, удерживая его на месте в то самое мгновение, когда он был готов броситься в гущу событий?

Он стоял у отдернутого полога шатра, провожая волчицу взглядом, полной грудью вдыхая морозный воздух снежной пустыни, который успокаивал, затуманивал, позволяя хотя бы на время отрешиться от всех проблем и вопросов, забыть то, что оставалось позади. Затем, когда она исчезла за горизонтом, он огляделся вокруг.

Небо было серым, холодным, и таким низким, что не возносилось легкими, воздушными сводами храма, а давило на плечи чревом пещеры, грозя того и гляди рухнуть на землю.

Падал снег, кружась в медленном танце под придуманную ветром мелодию – тихую, задумчивую, и такую грустную, что, казалось, будто это не капельки талой воды застывали возле глаз, а слезы…

– Шамаш! – окликнул его чей-то голос. Но он даже не обернулся, слишком глубоко погруженный в свои мысли. А, возможно, он и не услышал, что его зовут, не ожидая этого.

С приходом других богов, караванщики начали глядеть на него иначе, сразу вдруг вспомнив, что он небожитель, а не такой же, как они, идущий по тропе жизни.

Смертные стали чрезвычайно почтительны, словно решив, наконец, наверстать упущенное, когда впервые за долгие месяцы дороги им, наконец, выпала возможность вести себя с богом солнца так, как они считали правильным.

Конечно, торговцы уважали и любили Шамаша, но в их сердцах был и страх, ведь небожитель – грозный повелитель стихий, от которого ожидаешь не только помощи, но и кары, ведь среди смертных нет абсолютно безгрешных. Поэтому сейчас, когда караванщики держались на почтительном удалении от него, не решаясь привлекать к себе внимание вопросами и просьбами, Шамаш, а, возможно, и они сами не понимали до конца, что ими руководит – благоговейный трепет или не менее благоговейный ужас.

Как же это ранило его душу! Сильнее всех обид и проклятий родного мира, где даже само слово "колдун" было написано на знамени лишенных дара символами презрения и отвержения. Какая разница, ненавидишь или преклоняешься, когда и в том и в другом случае возводится грань, которую ничто не способно преодолеть, ибо она прочерчена не на земле, а в душах людей, их мыслях и чувствах?