Оксана Панкеева - Пересекая границы

— Совсем. Воды дать?

— Не надо… — Кантор помотал головой и изо всех сил вцепился в край кровати. — Я падаю… Саэта, сделай что-нибудь… Я видел золотую паутину… Я не понимаю, что со мной, мне страшно… Я падаю в Лабиринт… Пожалуйста, сделай же хоть что-нибудь!

Саэта в растерянности смотрела, как он трясется, то беспомощно бегая глазами по комнате, то устремляя на него умоляющий, отчаянный взгляд. Какая же Сила должна быть у этой проклятой ведьмы, чтобы за несколько секунд превратить сильного, отважного мужчину в дрожащую развалину?

— Ну, разве что вот это, — сказала она и, приблизившись, с размаху ударила Кантора по лицу с такой силой, что чуть запястье не вывихнула. И тут же еще раз, по другой щеке. Он встряхнулся, закрыл глаза и сказал:

— Еще.

Саэта обрадованно продолжала старательно лупить его по щекам, пока Кантор не сказал «хватит».

— Ну как? — спросила она, заглядывая ему в глаза. — Лучше?

— Ох, Саэта… — мотнул головой Кантор. — Спасибо. То, что надо. Давай выйдем на пару минут на улицу.

— Зачем? — подозрительно спросила она. Не хватало только, чтобы Кантор взял и сбежал на поиски этой сволочной ведьмы, как часто делали не до конца заколдованные жертвы.

— Там холодно, — пояснил Кантор, поднимаясь. — Хочу постоять на морозе, подышать воздухом, в снегу поваляться… Чтобы прийти в себя. Только обязательно сходи вместе со мной. Я… — он замялся и растерянно посмотрел на нее. — Я боюсь оставаться один. Дай мне руку.

— Пойдем, горе ты мое… — вздохнула Саэта. — Оденься хоть.

— Не надо, — возразил Кантор. — Чем холоднее, тем лучше.

Они спустились по деревянной лестнице на первый этаж и вышли на высокое крыльцо. Саэта сразу же окоченела — на улице действительно был мороз, и воздух был настолько сухой и колючий, что им даже трудно было дышать. Кантор этого будто не замечал. Он закрыл глаза и несколько раз вдохнул полной грудью, зачерпнул пригоршню снега и погрузил в него лицо.

— Хорошо! — блаженно зажмурился он и стал расстегивать камзол.

— Ты что делаешь? — спохватилась Саэта. — Простудиться хочешь?

— Лучше простудиться, чем сойти с ума, — резонно заметил Кантор, сбросил камзол и, легко перепрыгнув через перила крыльца, нырнул в сугроб. Саэта подумала, что тут, пожалуй, налицо и то и другое. Только простудится он завтра, а с ума уже сошел. Этот поморский снег в руках невозможно держать, пальцы отмерзают, а он в него весь окунулся… Это в своем уме надо быть, чтобы такие вещи делать? Она перегнулась через перила и крикнула:

— Вылезай! Сейчас же вылезай! Подхватишь лихорадку, сляжешь, как ты работать сможешь? А пока будешь болеть, она опять убежит, и будем за ней гоняться, пока не состаримся.

Кантор выбрался из сугроба и поднялся на крыльцо, на ходу обтирая лицо снегом.

— Не бойся, — сказал он. — Не простужусь. Я даже в проруби купался когда-то, и ничего.

— Что такое «прорубь»? — вздохнула Саэта. — Какая-то местная речка?

Кантор улыбнулся и объяснил.

— А что, там действительно можно купаться? Холодно же, — пожала плечами Саэта.

— Можно, — кивнул Кантор. — Ладно, пойдем назад. Я уже в порядке. Еще водки выпью, и все будет прекрасно.

— Нет же водки, — напомнила Саэта.

— Тут на первом этаже есть трактир.

Купив водки и сменив мокрую от снега одежду, Кантор первым делом выпил, затем, как обычно, улегся на живот поперек кровати, поставил перед собой на стул бутылку и закурил. Он почти полностью пришел в себя, и только по тому, как часто и нервно он затягивается, можно было догадаться об этом «почти».

— Ну, рассказывай, — сказала Саэта, налила себе тоже и присела к столу. — Что случилось? И как это было?

— Я понял, как она это делает, — сказал Кантор. — Даже видел золотую паутину, чтоб она провалилась. Она просто смотрит. Так действует ее взгляд. К ней надо подходить сзади и… не знаю… глаза завязывать, что ли… Чтобы не смотрела. И руки связывать обязательно, мало ли как она еще колдовать умеет. Ну и, само собой, ошейник.

— А как ты увидел паутину? Ты умеешь видеть?

— Иногда, — уклончиво ответил он. — Сегодня я ее видел очень четко. Как она возникает и летит.

— Если видел, как же ты в нее влез? Чего тебе на месте не стоялось? Она бы пролетела мимо.

— И накрыла бы Симеона.

— Ну и что? Тебе так необходимо было общество этого князя, что ты закрыл его собой? Как ты додумался? Ты мог загубить всю операцию… Ты же профессионал!

— Может быть, — Кантор тяжело вздохнул и опустил глаза, — но еще я человек. Ни о чем я не думал. Не было времени, чтобы думать. Может, я хреновый профессионал, может, нарушил траханые инструкции, но не мог я стоять, когда у меня на глазах убивают моего друга, пусть даже я его не видел шесть лет.

— Так это… — догадалась Саэта. — Это о тебе он все время говорил? Это тебя он так старательно ищет? И он тебя не узнал?

— Я так изменился, что меня родная мать не узнала бы, если б увидела. Ты ведь тоже не узнала… Хотя видела не раз. А я его сразу узнал. Мы были очень близкими друзьями. Я обязан ему жизнью. Мы клялись в вечной дружбе и смешивали свою кровь по местному обычаю. Не мог я стоять и смотреть, как его убивают, пусть даже десять операций из-за этого провалится. Можешь доложить полковнику, если вернемся, пусть пожалуется Амарго, пусть меня отстранят от работы и переведут в полевой отряд, это не важно.

— Очень мне надо кому-то что-то докладывать! — проворчала Саэта. — Это твои личные проблемы, сам и докладывай, если считаешь нужным. Все равно Амарго тебя в полевой отряд не отправит, разве что сам попросишься. В охрану переведет или еще куда, но не в полевой отряд. Ты же его любимчик.

— Как и ты у Гаэтано, — не остался в долгу Кантор.

— Гаэтано меня оберегает из-за того, что я ему вроде как вместо той дочери, что погибла на вилле Сальваторе. Я его могу понять. Ты, наверное, тоже.

— Могу, — согласился Кантор. — Хотя у меня никогда не было детей. Но и понять Амарго тоже можно. В той группе, с которой я должен был уйти, была его семья. Это я узнал уже потом. Если бы я раскололся, их бы схватили. Я не сказал ничего, и все смогли благополучно переправиться через границу. Амарго чувствует себя в долгу, потому он и носится со мной, как квочка с яйцом. Он вытащил меня из застенков, таскал по врачам и прочим целителям, очень не хотел брать в боевики, но, когда я настоял, сам меня учил. И, если я с этой операции не вернусь, он точно Тортилье не простит.

— А припадки у тебя тоже с тех пор? — со вздохом спросила Саэта.

Кантор улыбнулся.

— А припадки мой коронный номер для создания суеты и суматохи. Что я, по-твоему, должен был стоять и спокойно ловить эту паутину? Надо было как-то эту стерву припугнуть, вот я и устроил весь этот цирк. Заодно и Симеона убрал из зала. Никого другого ты не могла попросить о помощи, он один там понимал по-мистралийски.