Сергей Волков - Великое Лихо. Слуги Карающего Огня

И все же быть бы Зугуру побежденным, не появись на другом конце оврага дозорный на лызунках. Вой стримглав скатился со склона, и еще издали начал кричать что-то. Вот он ближе, ближе, вот уже стали слышны над враз притихшей толпой слова:

— Беда, вож! Ары ахеев у Леповой рощи побили, два дня назад!

Роды расступились, давая вою дорогу. Вож шагнул ему навстречь:

— Говори, Вазич!

Тот, переводя дух, хлебнул квасу из поданой кем-то из баб крынки, утер губы и выпалил:

— Ахеи по Ходу шли, десятка четыре, с нами говорить хотели. Ары, с сотню почти, у Лепы их нагнали, ну, и изрубили всех. Нас-то в дозоре всего десяток, постреляли мы из луков, в лесу ховаясь, но не выдержали — отошли. А уж потом, в темноте, вернулись, и одного живого нашли. Он по нашенски через пень в колоду, но сумел сказать, что сын вождя ахейского, и дело у них было до тебя, вож, зело важное и спешное. Ребята, Удич и Стриг-Лапун, на санках его везут, а я вперед побежал — упредить. Только плох ахей, боюсь, не дотянет — ему копьем брюхо проткнули, помирает он…

Вож нахмурился, махнул окружавшим его воям:

— Идите навстречь, подмогните! Вазич, укажи дорогу!

Потом вож повернулся к остальным:

— Все, роды, без меня веселитесь! Скол, пошли ахея встречать, чую я важные вести он везет.

Вож, воевода и с полстони воев ушли, и праздник затих как-то сам собой. Люди словно бы почувствовали — не время сейчас веселиться, война. Зугур и Луня в числе прочих побрели к своей землянке, однако усидеть на месте не смогли, терпения хватило только перекусить да обмыться после тяжей.

— Зугур, пошли к дружинному балагану, может, узнаем чего! — предложил Луня, и вагас согласился. Но едва они шагнули к дверям, как навстречу им в землянку ввалился Шык, весь в снегу, борода в инеи.

— Здраве будь, дяденька, с возвращением! — Луня поклонился волхву: Легка ль была дорога твоя?

Шык дернул щекой:

— Не легка, не тяжела! На-ка лызунки, оботри от снега. Ахея раненого только к полуночи привезут, я вожа встретил — он нас звал.

— А ты сам-то где пропадал? — спросил Зугур, усаживаясь на лавку и пододвигая к Шыку горшок с неостывшей еще кашей и кувшин с взваром. Волхв взялся за еду, и только утолив первый голод, ответил:

— К Волкам я бегал, волхва Хромого Чара повидать. Ну, а заодно и с вожем тамошним переговорить. Через семидицу придут сюда Волки, дружина придет, восемь сотен воев, во главе с вожем и Чар придет, будет в ратных делах волховством помогать. Признали волки главенство Бора над всеми родскими ратями, и готовы на аров и иных ворогов идти. Это и есть то мое чудо, о котором вож наш просил. Но только вы про это — ц-ц-ц! Молчок! Пусть апосля все узнают, когда уже уйдем мы…

Шык закончил говорить и более основательно занялся горшком с кашей. Луня только покачал головой — ай да волхв, один, через леса, зимой чуть не тот конец родских земель сбегал, да еще и уговорил самый, почитай, сильный после медведей-Влесов род принять руку Бора! Остальные рода, на Волков глядя, тоже дружины дадут — быть арам битыми, ей-ей, быть!

К полуночи, как и предсказывал Шык, в дружинный балаган привезли раненого ахея. Луня только глянул на заострившееся, белое, словно бы даже прозрачное лицо совсем молодого еще парня, что лежал на легких санках, укутанный в медвежьи шкуры, и сразу понял — не жилец.

Ахей бредил, его колотил озноб, временами он совсем терял сознание, и лишь по неровному дыханию, по легкому парку над запекшимися, черными губами можно было понять, что жизнь все же теплится в израненном теле.

Юношу сняли с санок и перенесли в балаган, где уложили на застеленные шкурами полати. Вож нагнулся к ахею, но тот в очередной раз впал в беспамятсво, и ничего не смог сказать.

— А ну-ка, выйдите все отсюда! — неожиданно властно прозвучал голос Шыка. Волхв в сопровождении Луни и Зугура шагал через толпу дружинников к ложу умирающего.

— А ты не нукай, не запряг! — огрызнулся кто-то из воев, но Шык лишь глянул на острослова, и тот, побелев, бросился вон из горницы, на ходу зажимая рот, а миг спустя все услышали могучий блев за дверями — волхв слыл мастером на такие прошибы, не терпя дерзость и неподчтение.

Второй раз повторять не пришлось — дружинники, топоча и гремя оружием, покинули балаган, остались только вож, две бабки-занхарки, воевода да волхв со своими спутниками. Ну, и ахей, само собой.

Шык, не обращая ни на кого внимания, присел возле умирающего, откинул шкуры, задрал рубаху, ножом разрезал льняную тряпицу, что охватывала весь живот парня. Бабки только ахнули — открылась зияющая рана, черная по краям, дурно пахнущая, с алыми кровяными подтеками и какими-то сукровичными пузырями в центре. Луню замутило, но он продолжал смотреть — мало ли, может и ему с таким столкнуться придется, избави, конечно, Род…

Так, все правильно, дозорные вои сделали все, что смогли — промыли глубокую рану, положили пук белого мха, чтобы зараза не заводилась, забинтовали. Одного не знали они — не лечат такие раны, не в силах никакое чародейство вернуть к жизни человека, у которого все кишки пробиты, перемешаны, порваны, порезаны четырехперым наконечником арского конного копья…

Шык встал, глянул на вожа:

— Он не будет жить. Он умрет, причем вряд ли дотянет до рассвета. Душа его уже на пути в иной мир…

И знахарки закивали — прав волхв, так и есть.

Вож свел брови, вспухли на мгновение желваки на щеках, потом он спросил:

— А он успеет что-нибудь сказать?

— По своей воли — нет! — покачал головой волхв: — Разве что я его заставлю, но тогда умрет он еще быстрее…

Бор сперва колебался, но он не был бы вожем самого сильного рода, если бы не умел принимать решения, причем принимать их быстро, уверенно, и во благо рода.

— Хорошо. Пусть он говорит. — вож сел на лавку. Шык повернулся к ученику:

— Луня! Помнишь, что делал Вед, когда надо было разговорить Гендиода?

Луня кивнул:

— Два пера сороки и сава-трава!

— Тащи, мигом!

Шык, как некогда Вед, воткнул сорочьи перья себе в волосы, растер в ладонях принесенную Луней сухую траву, присыпал ею свалявшиеся кудри ахея, закрыл глаза и повел рукою над его головой. Какое-то время ничего не происходило. В горнице стояла тишина, лишь потрескивали лучины, а шипели дрова в очагах, но вот тело ахея выгнулось дугой, по нему пробежала судорога, а из раны потек пузырящийся зеленоватый гной пополам с кровью.

— Говори! — резко выкрикнул волхв, отдергивая руку. И полумертвый юноша заговорил, низким и тяжелым голосом. Зугур взялся переводить: