Танит Ли - В поисках Белой ведьмы

Заметив в дверях маму, я пошел к ней. Ее лицо было закрыто маской из золота и зеленых драгоценных камней. Я никогда не видел ее без маски. Тем не менее, несмотря ни на что, она была моим прибежищем, а я — ее, если такое доступно пониманию пятилетнего ребенка. Свет, льющийся из окна особняка, разбудил меня, а ласка ее рук во сне была похожа на прикосновение Рессаверн.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

КОЛДУНЬЯ

Глава 1

Утро застало меня идущим через лесистую долину к подножию горы. Вилла, спрятанная среди деревьев, осталась далеко позади. Вспугнутая мной птица с длинной шеей взвилась из воды, поднимая крыльями ветерок. Она пила у кромки разбитого льда, не обращая внимания на весь мир, никакие бедствия или мечты не беспокоили ее.

Рессаверн не оставила ни следов на снегу, ни вообще каких-либо отпечатков проворных и красивых обнаженных ног. Она левитировала, чтобы обмануть меня, как обманула меня в тусклом свете свечей и заставила забыть, что она ведьма, а уже потом женщина. Я не был готов к бешеной атаке ее Силы, с которой она очаровала меня. Но ужас заставил ее предать меня, и он же доказал, что она не верила мне, когда ставила мою Силу, по крайней мере, рядом с Силой Карраказ.

Однако ей стоило бы еще поучиться. Мне не нужны были ее следы, я был независим. Я вспомнил о мраморном городе на горном склоне, о котором она случайно обмолвилась. Представив его на мгновение, я понял, что этот город был убежищем колдуньи.

Я шел по земле, пробираясь между деревьями. Ничто меня не тревожило: меня можно было увидеть только с высоты птичьего полета, да и то вряд ли. Во мне все еще оставалось достаточно от лесного человека, чтобы подойти к горе, хотя я был убежден, что она наблюдает за мной.

Свою сумку я оставил на вилле открытой, так чтобы была видна маска и чтобы всякому было понятно, что происходит.

Теперь я опять вспомнил свой сон — изображение моего отца, которое никогда не было отчетливым. Однако это было не так уж странно. Ни один мужчина, ни одна женщина, знавшие его и встреченные мной, не сказали о нем доброго слова. Они боялись и ненавидели его. В Эшкореке я сам успел убедиться в этом: страх и ненависть они выплескивали на меня только потому, что я его семя. Так много яда не может попасть кому-либо в уши без того, чтобы не оставить следа. В самом деле, было бы странно, если бы где-то в глубине души я не заинтересовался, был ли он на самом деле царственным отцом, как я воображал и каким, в конце концов, увидел его во сне. Огорчения, возникающие в результате воспоминаний о нем, больше не тревожили меня. Я перестал считать его кумиром моей жизни. Я поклялся убить ее, однако, эта страсть недолго пылала во мне, чтобы претворить ее в жизнь, и мне совсем не хотелось упрекать мою поникшую месть. Умерли ли эти чувства вместе с моей юностью в Бар-Айбитни, уничтоженные чумой, террором и воскрешением из мертвых? Или просто потому, что я стал думать о своем отце меньше?

И вновь вернулась мысль: не был ли этот сон делом рук ведьмы?

Я сам наколдовал его ложные образы — тень, что поднялась от костра, моего призрачного проводника в эшкорекской крепости, и силу, толкнувшую меня в битву Эттука — все это перегибы моего собственного воображения. И в Бит-Хесси, в кругу зверей, его тень вызвали буйные приступы окружавших меня людей.

Идя по долине, я досконально изучал то, что осталось у меня в памяти, ища Вазкора из Эзланна внутри себя. Но его там больше не было. Его некий ментальный огонь оставался во мне, чтобы обмануть меня однажды, но теперь он тоже потух.

Я вспомнил пещеру и ту ночь, когда выслеживал эшкирских всадников. Тогда мне приснились смертоносная вода и лезвия ножей, и, проснувшись, я сказал: «Я убью ее». Это была его последняя мысль, бесполезная, запутанная, неважная. То, что он оставил мне в наследство, было мечом, который он уже не мог поднять, а я не имел права направить его на него. Кого бы я ни убил или ни пощадил за время моего пребывания на этой земле, это мое дело и ничье больше. Говорят, что плакать у моря — неудачное решение: океан и без того достаточно соленый. Несомненно, у каждого хватает своих проблем, чтобы взваливать себе на плечи еще и чужие. Так послание, или, иными словами, видение моего железного отца привело меня к истине.

В пути мне никто не встретился. Один раз на снегу попались следы лисицы. Там, где среди деревьев начинался безлесый подъем Белой горы, я нашел серебряный женский браслет, висящий на кусте, как насмешка, а может он был просто случайно обронен.

Вверх по этой стороне горы вела тропинка. Я решил следовать по ней, потому что она казалась протоптанной множеством ног и без сомнения ведет прямо к убежищу колдуньи. Около часа я упорно карабкался вверх по гладкому склону, пробираясь между деревьями. Наконец, я понял, что карабкаюсь слишком долго, а ландшафт не меняется.

И здесь не обошлось без волшебства. Я отбросил посторонние мысли и внимательно посмотрел вокруг: я все еще находился у подножия горы. Ярдов через двадцать тропа повела меня по кругу, или вверх и вниз, что в принципе одно и то же. Они хотели направить меня по ложному пути, как какого-нибудь крестьянина, и запутали, потому что я был слишком самоуверен и невнимателен. Но больше этого не будет. Сойдя с тропы, я пошел прямо через скалы. Спустя несколько минут я выбрался из лесов и попал на высокогорную равнину. Оглянувшись, я окинул взглядом долину, со всех сторон окруженную острыми скалами, сверкающую бледность моря, серебристые облака, поднимающиеся над ними, как пар над кипящим котлом.

Я держался настороже. Раз я заметил символ, нарисованный палкой на снегу: это был колдовской знак, предназначенный для помрачения сознания. Я смешал снег с грязью, прежде чем отправиться дальше.

В конце концов я приблизился к стене из синевато-серого камня. Железная дверь в стене была инкрустирована полудрагоценными камнями. Дверь выглядела довольно нелепо, чтобы я принял ее за проход. Еще одна причуда Сгинувшей Расы: дверь из железа, и ни петель, ни засова, ни кольца, ни ручки, чтобы ухватиться.

Этим путем бежала от меня Рессаверн?

Внутренним взором я увидел, как ее белая рука с нефритовым браслетом ложится на кварцевую панель на двери. Когда я поместил свои пальцы туда, дверь заскользила в сторону, в каменную стену.

За этой дверью была другая — из черной сосны, а за ней — горный город богини.

На мгновение мне показали какие-то развалины: упавшие колонны, разбитая черепица, пустые дворы руин. Но я неумолимо отодвинул в сторону эту иллюзию, и мираж расплылся в воздухе как туман, открывая за собой реальность.

В городе была одна центральная улица сорока футов шириной, прямая как линейка. Она бежала около полумили вверх по склону горы и представляла собой восхитительное зрелище: дорога была вымощена зеленоватыми и черными плитами, расположенными в шахматном порядке. Снег с этой мостовой был счищен, а может, ему просто не позволено было ложиться на нее. Вдали дорога сходилась в точку — идеальное воплощение математической перспективы, — и над этой точкой возвышался дворец, состоящий из ступенек и колонн и множества крыш, поднимавшихся одна над другой. В какой-нибудь масрийской пьесе в момент, когда я увидел это, забили бы в барабаны: здесь была цитадель Карраказ.