Александр Меньшов - Железом и кровью

Тело Сверра так и не смогли найти. Одни говорят, что его забрал сам Тенсес, чтобы возродить в иное время для великой цели. Другие утверждают, что прибывшие на корвете люди племени Зэм, увезли тело Сверра с собой, чтобы подвергнуть страшным мучениям, на которые те были мастера.

Как бы ни было, но с тех пор его никогда никто не видел и не слышал. Но иногда на Ингосе видят серебряного единорога.

— Говорят, что-то Искра Сверра бродит по родному краю, — закончил староста.

Сыновья старосты внимательно слушали отца: Рогоша, уже более умудренный жизнью, хмуро смотрел в пол, словно представляя, что делал бы он, доведись ему оказаться на месте Сверра; а Лока сиял глазами в праведном гневе, желая сию секунду броситься в бой и снести имперским солдатам их головы.

Я, молча, пил и тоже слушал. Картины жизни Сверра ярко рисовались в моём сознании. Гуннар, бородатый старик в потемневшей кольчуге. Пылающие суда… ночь… холодный белый снег… и боль… Но боль не от ран, а собственного бессилия. Как хотелось вскочить и, махая мечом, броситься на врага…

Староста замолчал. Он торжественно смотрел на сыновей, а потом повернул взгляд ко мне. И едва мы посмотрели друг другу в глаза, как подле своего хозяина снова возник его верный волкодав.

Пёс чуть отстранил старосту и выдвинулся перед ним вперёд.

— Нашь госць устал, — вдруг сказал староста, поднимаясь. — Лока, покаши йаму почивальню.

Левая сторона волкодава слегка дёрнулась вверх, и в тусклом свете восковых свечей я увидел огромные клыки. Меня в третий раз предупреждали и я отвёл взгляд.

Я пошел следом за Локой, чувствуя, что немного захмелел. И от того в голову полезли какие-то странные, немного печальные, мысли.

Тяжело рухнув на постель, я на секунду закрыл глаза и… проснулся только утром.

В маленькое окошко, затянутой бычьим пузырём, пробивался яркий золотой свет восходящего солнца. В комнате было прохладно.

Я осторожно пошевелил головой, ощущая во рту неприятный привкус вчерашнего хмельного мёда. Вставать совсем не хотелось, но мозг уже включился и неспешно выкладывал сегодняшние «пути-дорожки».

Внизу слышно возились хозяева. Где-то протяжно замычали коровы и вовсю мощь прокукарекал петух.

Я рывком поднялся и подошёл к кадушке с водой. Кое-как приведя себя в порядок, я спустился вниз.

На столе, где мы вчера сытно ужинали, стоял свежеиспечённый хлеб и глиняный кувшин с парным молоком. В дом живо вскочила хозяйка.

Она широко улыбнулась и поздоровалась:

— Добро ранко! Како быль се спанець?

— Хорошо, — махнул я головой.

Хозяйка поставила на стол плошку с ароматным мёдом.

— Визьме йе то снидаце.

И она снова выскочила на двор. Я подошёл к широкому окну.

Вид отсюда открывался восхитительный: янтарная монета солнца озарила голубовато-розовые верхушки дальних гор, а яркий ковёр осеннего леса широкой массой тянулся по склонам, чаруя своим диковинным неподражаемым узором. Воздух был прозрачным, прямо кристальным.

Во дворе суетились мужчины, среди которых я узнал старосту и его старшего сына. По лестнице сверху быстро промчался Лока, и на мой вопрос, что происходит, весело прокричал:

— Че славночсць! Велка мёдова борошнича!

И убежал на улицу, а я с глупой миной было крикнул вслед: «Что?»

Я снова выглянул в окно: мужчины сооружали длиннющий стол, тянули скамьи, а невесть откуда взявшиеся женщины несли льняные скатерти. Столы начинали огораживать импровизированными стенами из соломенных матов.

«Праздник, что ли?» — спросил я себя, и присел за стол, чтобы позавтракать.

По лестнице медленно и неуверенно спускалась Горяна. Выглядела она получше, но всё ещё была бледна.

— Выспались? — спросил я у неё.

— Да. Что происходит?

— Сам не пойму. Суета какая-то… Праздник, наверное.

Горяна присела на скамью возле меня. Я налил её кружку молока и отрезал длинный ломоть хлеба.

— Спасибо, — вяло улыбнулась она.

— Выглядите плоховато, — бросил я. — Голова кружится?

— Иногда.

— Ясно… Тогда вот что: далее я сам пойду. Кое-что разведаю, а уж потом…

— Сами?

— Вам, Горяна, необходимо хорошенько отлежаться. Думается мне, что… В общем, сейчас нужен отдых.

— Возьмите себе в провожатого Выжлятникова.

— Кого? — не понял я.

— Фёдора Выжлятникова… Охотника, из местных… Я же говорила…

Я сделал вид, что вспомнил.

Мы некоторое время, молча, поглощали свой завтрак, пока в дом не вошёл староста. От его широкой улыбки передалась какая-то беспричинная радость.

— Добро ранко! — бросил он зычно. — Како быль се спанець?

— Отлично, — ответил я. — Что у вас происходит? Что за суета во дворе?

— Че славночсць! Празднык… Велка мёдова борошнича!

Как будто это мне что-то объяснило.

— Будэм гулятъ да пыть… Че запрошаемо вас.

— Нас приглашают на праздник большой медовой… булки… или хлеба… Я точно не поняла, — пояснила в вполголоса Горяна. — Сейчас съедутся жители со всех окрестных хуторов. Кстати, отказывать нельзя. Обидите старосту… осрамите перед всеми людьми.

— Ладно, — буркнул я. Не очень-то и хотелось гулять.

— И ещё, — вдруг остановила меня Горяна, — не следует ходить на праздник вооруженным. Такова традиция.

Я насторожился. Как в таких случаях говорится: в душе что-то заскреблось.

Разоружаться, что раздеваться. Но я пересилил себя и снял с пояса мечи.

Староста их бережно принял и отнёс наверх в ту комнату, что выделили мне. Мы с Горяной вышли во двор и направились к наполовину сооруженному соломенному дому. Всякий, кто нас встречал, радостно вскидывал руки кверху и вскрикивал:

— Ано мёду до хлибця!

Я смущенно улыбался, но при этом чувствовал себя каким-то дурачком. Горяна что-то умудрялась отвечать, а через минуту её молодые девушки подхватили под руки и куда-то увели. А я помыкался из стороны в сторону и уже хотел вернуться в дом старосты, как наткнулся на худого чернобородого человека с эффектным топором. Он ловко им размахивал, подстругивая шесты.

Завидев меня, он широко улыбнулся, отчего вокруг его глубоко посаженных глаз расползалась сеть морщинок.

— Ано мёду до хлибця! — пробасил он, приветствуя меня. И, поигрывая топором, вдруг спросил: — Хочце спробуть?

— Не понял.

— Говорю, не хочешь попробовать? — без акцента сказал мужчина.

— А что попробовать?

— Топоры пометать.

— Это как?

На наш разговор, как мухи на мёд, посходились люди, в основном мужского пола.

— А идем, покажу, — озорно подмигнул человек.