Юрий Никитин - Княжий пир

По знаку князя они перестали колотиться, отъехали в сторону, где начали переругиваться с сидящими на стенах.

Гартман сказал с нервным смешком:

– Повезло еще, что на ночь ворота закрыли! А то последнее время и это не делали…

Гордон крикнул зычно:

– Кто такие и почему ломитесь в мои владения?

Всадник рядом с князем поднял руку, но князь отстранил его. Гордон видел, как он поморщился:

– Не валяй дурака, ты, называющий себя ярлом. Ты видишь меня, узнал и других. Открывай ворота. Отныне эти земли наши. Вернее, они перейдут моему сыну, Яродубу Могучему, о чем я и объявляю перед всем войском. А тебе будет разрешено унести и увезти с собой все, что захочешь взять.

Рядом с Гордоном яростно засопел Гартман, скрипнули зубы Гурта, оба уже разъярились, но Гордон бросил с холодным спокойствием, во всяком случае, он старался, чтобы так выглядело:

– Ты знаешь, эти земли наши. И князь Владимир не допустит…

Березовский громко расхохотался:

– Князь Владимир? Да он сам отдал мне эти земли!

Гордон похолодел. Перед глазами пронеслись страшные сцены взятия и разграбления Полоцка, где были истреблены последние потомки викингов, пришедших с Рюриком. Владимир не терпит сопротивления. И хотя он не противился его княжению, но тот мог подумать, что противится, замышляет. Всяк властелин спит в тревоге за свою власть.

– Вы пришли с мечами, – ответил он сразу постаревшим голосом. – Что ж… кто надевает на пояс меч, должен уметь и вынимать из ножен.

Он обернулся, но Гурт и Гартман уже торопливо сбегали вниз по прочным каменным ступеням. Слышен был стук их подошв, крики, мощный рев младшего сына, Роланда, в шестнадцать весен подобен туру, а голос грозен, как рев боевого рога, зовущего на битву.

Легко нас не взять, подумал Гордон, но на сердце была печаль, а воинской ярости он не ощутил. Слишком беспечно жили потомки яростных викингов. Раздобрели, сердце уже не трепещет при боевом кличе, а только при звуках охотничьего рога. Да и то чтобы не самому гонять по лесу за зверем, а чтобы толпы загонщиков выгнали прямо на него…

Он крикнул наглому всаднику:

– Ломай, если сможешь! Наши ворота крепки, а стены прочны.

Князь расхохотался:

– Твои ворота разлетятся вдрызг от простого щелчка! Как будто я не знаю, что их не подновляли с тех давних времен!

– Попробуй, – повторил Гордон, но сердце болезненно заныло. Враг прав, ворота обветшали, а доски если и заменяли, то уж совсем прогнившие, когда отваливались кусками.

Внизу было видно, как по взмаху князя несколько всадников понеслись к пешим. Те выслушали и, ухватив топоры, принялись рубить высокий дуб.

Толстое бревно комлем грохнуло в ворота. Прогнившее дерево смялось, как ржавый мох, а широкая пластина железа, тоже проржавевшая, лопнула, словно гнилой холст. Комель уперся в твердое. Ратники, что как муравьи облепили бревно с обеих сторон, с натугой подались назад, набирая мощь для размаха, грянули снова. Там глухо звякнуло: в груде наваленных камней и мешков с песком показалась железная кастрюля, и в ту же минуту на головы ратников наконец-то хлынули потоки кипящей смолы.

Крики, вопли, со стен метнули факелы в вопящих и прыгающих людей, похожих на углежогов. Смола вспыхнула, живые факелы с ужасными криками помчались в разные стороны, пугая коней. Занялось красным чадным огнем и само бревно. Стена дыма закрыла ворота, наверху Гордон обеспокоенно подозвал троих лучников:

– Зрите в оба! Как только даже померещится в этом дыму, стрел не жалейте.

– Исполним, – сказал один.

– Не сумлевайся, ярл, – ответил другой.

Гордон пытливо всматривался в их лица. Лучники, крепкие матерые охотники, неспешно раскладывали стрелы, хватать придется быстро, всматривались в стену дыма, морщились. Похоже, им в голову не приходит слезть со стен наружу и уйти, не тронут, а то могут даже с войском славянского князя принять участие в осаде: лучше чужаков знают, где поживиться.

– Ребята, – сказал он вдруг, сам удивляясь своему порыву, явно раскис от сытой жизни и потерял боевой дух предков, – нам не выстоять…

– А мы попробуем, – сказал старший из лучников.

– А не выстоим, то что ж, – сказал другой. – Видать, такова судьба.

– Вы можете уйти, – предупредил Гордон. – Вас не тронут.

Первый усмехнулся, смолчал, а второй, более словоохотливый, пожал плечами:

– Нет, такую судьбу нам не надобно.

Третий, самый молодой, бросил гордо:

– Нам не нужна ни милость, ни милостыня!

В горле Гордона появился ком, с трудом проглотил, но снова смолчал, опасаясь, что голос дрогнет. «Раскис, заплыл жиром, стал мягок, как слабая женщина, – сказал себе зло. – Эх, прадед, тебе стыдно сейчас смотреть на меня…»

Видно было, как из леса спешно притащили лестницы. На стены карабкались бестолково, но так же бестолково там отбивались, сбрасывали камни, промахивались чуть ли не на версту, лили драгоценную смолу вдогонку, бросали бревна еще до того, как осаждавшие подойдут к стене.

Все три сына довольно успешно дрались, к удивлению Гордона. Замок невелик, только и название что замок, они успевали перебегать в ту сторону, где врагов оказывалось больше.

Яродуба дважды сбрасывали, второй раз с самого верха. Он смял двух защитников, тут подоспели братья, он успел обрушить мощный удар топора на старшего, и тут два копья ударили в его грудь с такой силой, что он только руками взмахнул, как большая железная птица, а затем ощутил, что падает навзничь в бездну…

Упал на вязанки с хворостом, но оглушило так, что поднимали под руки. Слышал наверху горестный и яростный крик, свирепо улыбнулся. После такого удара никто еще не выживал. Одним сыном у надменного ярла стало меньше.

Озверевший Березовский велел бросать к стенам замка связки хвороста. Бояре, прибывшие с ним, приуныли, ибо слухи о богатствах ярла передавались из поколения в поколение, вырастая в размерах, но простые ратники приободрились, охотно ухватили топоры и кинулись к лесу.

Вскоре вязанки хвороста полетели к стенам. Сверху перестали лить горячую смолу, изредка бросали камни. Яродуб сам бросился с факелом, на него швыряли камни размером с бычью голову, но он укрылся огромным, как ворота, щитом, деловито поджег нижнюю вязанку, выждал, когда огонь разгорится, и только тогда попятился, содрогаясь от тяжелых ударов. Напоследок на него сбросили целое бревно, но богатырь только содрогнулся, как тонкое деревцо, под сильным ударом, щит разлетелся вдрызг, а Яродуб воротился к отряду. Шлем его надвинулся на глаза, но когда с него сняли, на лбу пламенела глубокая ссадина да слегка поцарапало краем шлема шею.

– Все, – сказал он хрипло. – Я отомщу им…