Людмила Астахова - Бог из машины

Джона колебалась всего несколько мгновений и ответила:

– Да.

…Она легла мостом между небом и землей, радугой, дорогой, рекой. И сошли с небес на землю дивные звери, и нашли путь ослепшие от отчаяния и ненависти души детей Хёлы и Шиларджи, и утекли в небытие воды, унеся с собой всю кровь и все слезы. И гнался счастливый Волк за тенью радуги, и учуял желанный след на дороге, и пил ее жадно, захлебываясь яблочной сладостью. Проросла она пальцами-корнями в смятые простыни, а белые его косы стали живыми змеями. Ведь если сплести руки, если крепко обхватить ногами, то ночь никуда не сбежит. Разве что расцарапает коготками сильную, но беззащитную спину и укусит за нагое плечо. Если шагнуть за край, то упадешь в рассвет. Это знают волки, и это знают змеи, но не скажут и никто не скажет…

Сон так и не пришел к Джоне, его никто не приглашал в гости, вот он, такой воспитанный, и постеснялся нарушить уединение. Ночь плавно скатилась к Змеиному часу, к нескольким минутам перед самым рассветом. Теперь они утекали песком меж пальцами, песчинка за песчинкой, выстилая привычную дорожку к самому Порогу. Шажок за шажком… Ну же?!

Не в силах больше терпеть эту пытку, Джойана прошлепала босыми ногами к окну, резко распахнула парчовые портьеры. Вилдайр тоже ведь не спал.

Она никогда не видела рассвета, точнее, видела в раннем детстве, но память не сохранила ни единого воспоминания об этом волнующем для любого шуриа часе суток. А он, оказывается, был так… недолог. Вот уже рассеялась тьма, и небеса прокричали радостное: «Да пребудет!»… Завороженная и потрясенная, а также нагая, как в миг своего появления на свет, Джойана из рода Ияри, не отрываясь, стояла и смотрела, как над Джезимом, над Землей Радости восходит солнце.

Джэйфф Элир

Серо-сиреневая, словно горлица, туча решила, что луг вполне сойдет за гнездышко, и удобно устроилась прямо на ирисах, ромашках и кипрее. Но дремать ей оставалось совсем недолго – пока не пробудится первая птаха. Трепетно ненавидимый раньше, а ныне бесконечно любимый «змеиный час» Джэйфф встретил, стоя по пояс в травах и настороженно прислушиваясь к легким шагам. Кто-то догонял бывшего рилиндара, не слишком заботясь о скрытности. Это – хорошо. Значит, никого не придется убивать. Будем надеяться.

И тут его окликнули:

– Погоди! Постой, ты слишком быстро идешь.

Женщина? Говорящая по-ролфийски, шагающая быстро и размашисто? Сердце в груди пропустило один удар.

– Эй! Это ты – Джэйфф?

Не Грэйн, но другая, та, чей облик приняла Локка, когда возжелала лично известить шуриа о его выкупе. Высокая и… молодая, совсем молодая, почти девчонка. С зеленоватыми сияющими радостью глазами.

– Локка? Ты?

Она смеялась заливисто, будто рилиндар крайне удачно пошутил:

– Нет! Я не Локка. Отец назвал меня Сэтэйн. Она сказала, что ты хотел со мной поговорить, да? А зачем? Я тебя не помню. Ты меня знал, когда я была живая? – она с интересом принюхалась. – Пахнешь ты знакомо!

Она была живая, настоящая, из крови и плоти – горячей и дикой, и пахла почему-то не мокрой песьей шерстью, а земляничным листом.

– Сэтэйн…

Хорошее имя, ролфийское, старое. Похожее на посвист ветра в оперении боевой стрелы.

– Знал. Да, пожалуй, так можно сказать, – и осторожно улыбнулся в ответ: – Здравствуй, Сэтэйн.

– Здравствуй! Ну, давай говорить! Давай? Я давно не говорила, – ролфийка беззаботно рассмеялась. – Я так много выла в Чертогах, что меня сделали волчицей, представляешь?

Она чуть ли не подпрыгивала на месте от нетерпения, водила по травам рукой, принюхивалась и озиралась с любопытством, как ребенок у лотка со сластями.

– А когда я волчица, все по-другому… Но Локка сказала, я скоро снова буду живой. И отпустила немного побегать. – Девушка посмотрела лукаво, склонив голову набок: – А ты не хочешь побегать, Джэйфф? Я давно не бегала на двух ногах, – и вздохнула. – Но сначала, конечно, надо говорить.

– В тумане лучше не бегать, тут рядом обрыв, – буркнул все еще ошеломленный встречей Элир. – Давай поговорим.

Сэтэйн выглядела разочарованной:

– Давай. А о чем? Локка сказала, что ты слишком умный и сам все поймешь, когда я приду. А я не понимаю! – она смущенно засмеялась. – Я ее редко понимаю, хоть я и Локкина дева. Ты сказал, что знал меня раньше? – И нахмурилась. – Но тогда была война. Слушай… я тебя не убила, нет? Я много кого убила. – И снова наморщила лоб в раздумьях. – Я помню.

«Мертвые ролфи – болтливы и бестолковы. Помню-помню!» – мысленно усмехнулся Джэйфф.

– Дилах мне польстила, Сэтэйн. Не такой уж я умный, просто живу очень давно. Наверное, еще и потому, что ты меня не убила. И ты пришла ко мне, а это, скажу я тебе по секрету, не иначе как Знак свыше. Как думаешь?

Сэтэйн легонько пожала плечами и скорчила потешную рожицу:

– Не знаю! Но она права – ты умный, раз понимаешь все эти знаки. А почему ты не говоришь, откуда меня знаешь? Это секрет?

Шуриа в задумчивости почесал себя под косой, за ухом.

– Ну-у-у-у… Теперь уже, пожалуй, не секрет. Была война, и я тебя убил, – и поспешил уточнить: – В честном поединке.

Так, на всякий случай. Она же все-таки ролфи.

– Да? – усомнилась Сэтэйн: – В поединке? Я помню, что меня ранили стрелой, – и тыкнула себя пальцем в живот, – вот сюда, а потом – еще сюда, – показала на шею. – А потом я сгорела. А ты говоришь – поединок? – Но, видимо, размышлять над событиями давно минувших дней ролфийке совсем не хотелось, как вспоминать о тяжелой болезни или горе, и она отмахнулась: – Хотя это неважно!

И вдруг спросила серьезно-серьезно:

– Там был мальчик, мой сын. Ну, на самом деле не мой, я же Локкина дева, мне нельзя было своих. Я его нашла на реке, в корзинке, представляешь? – и снова рассмеялась. Почти как настоящая шуриа, у которой настроение меняется, будто весенний ветер. – Как в саге про Речного Князя! Он совсем не плакал. Мне все говорили – выброси, змееныш вырастет в змею, но я подумала – кто-то же должен, правда? Он был там, в доме. Я потом звала, долго звала, там, на Тропе, и в Чертогах тоже… – Сэтэйн вздохнула. – Но не нашла. И Локка сделала меня волчицей. Ты не знаешь, что с ним стало?

Она казалась… нет, она была на самом деле такой живой и счастливой, что Джейфф не решился сказать женщине, что маленький шуриа задохнулся. Ей будет больно знать, что…

Догадка осенила, словно вспышка молнии. Локка ведь говорила про правильные вопросы.

– А ты позови его, Сэтэйн.

– А получится? Там, на Тропах, не получалось… Я попробую. – И встала, руки в боки, крикнув пронзительно, с узнаваемыми интонациями матери сорванца и неслуха: – Эйтер! Иди сюда!

Может быть, кто-то другой и удивился бы, что из тумана на зов прибежал смуглый пятилетний мальчонка. В домотканых штанишках, зазелененных на коленках, и в рубашонке с ролфийским узором вышивки на вороте. И с разбегу уткнулся носом в материнский подол. Ролфи порывисто обняла своего шуриёныша.