Алена Даркина - Полнолуние: закон стаи

Охотник — главный враг и единственный повелитель эйманов. Он живет отдельно, не вмешиваясь в дела эйманов, лишь давая имя и совершая обряд венчания. И чтобы эйманы не забыли, какую власть он имеет над ними, с детства и до старости в семейных преданиях рассказывают о Том, в чьих руках их судьба. Он может подчинить любого эймана. Может убить, может поработить волю, может лишить детей. От него нет спасения, потому что дом каждого, кто противостанет ему, погибнет. Так произошло с домом Драконов, а дома Медведя и семья Каракара чудом уцелели.

От этих разговоров всегда становилось жутко. Алет чувствовал это и начинал рассказывать о другом. О том, что нет более свободолюбивого народа, чем эйманы. Никогда они никому не подчинялись. Не избиралось среди них ни царей, ни князей. Все дома защищали себя сами, и еще не случалось, чтобы люди смогли победить их. Среди эйманов немало искусных ремесленников, но в основном они занимаются торговлей. Путешествуют по трем материкам Гошты, дешево покупают — дорого продают. Знают, благодаря эйму тайные тропы, заранее видят засаду. Им не страшна непогода — они заранее чувствуют наступление ненастья. Алет рассказывал, что разбойник Ир несколько раз пытался грабить его караваны. Но Сокол встретился с ним и предупредил: "Все твои люди будут умирать загадочной смерть, если ты не оставишь в покое моих людей". Ир, конечно, не поверил. Тогда Алет стал посылать эйма-сокола к его людям, когда они оставались в одиночестве. Они умирали один за другим, и никто не видел, как и почему это происходило. Ир сдался: пообещал никогда не трогать того, что принадлежит Соколу. Так защищал имущество не только Алет, поэтому на Гоште не встречалось более удачных купцов.

Самым влиятельным был дом Воробья — его глава в прошлом году отметил семидесятилетие, а родственники насчитывали более трехсот человек. Ему противостоял дом Гепарда — не самый многочисленный, но очень могущественный, возможно, потому что нынешний Охотник вышел из этого дома. Старейшины этих домов, входили в городские советы, ссужали деньгами не только графов, но часто и королей на всех материках Гошты, и таким образом, эйманы влияли на происходящее в странах больше, чем могли предположить люди. Ни одного человека, эйманы не вводят в свой круг, и никто не догадывается, что их предводители с татуировкой животного на груди возле сердца, и не люди вовсе. Лишь когда приходит пора создавать семьи, молодые парни приводят к себе в дом женщин, которые больше никогда не покидают стен непреступных замков…

Ранели тяжело вздохнула. Алет и ей такую судьбу готовил? Да разве ей усидеть дома? Нет, как бы ей не хотелось, она не смогла бы стать хорошей женой Алету. Сидеть у окна и ждать, когда он вернется из очередного путешествия — это не по ней. Неужели Сокол не понимал этого? Наверно, понимал. Потому и распрощался.

3 юльйо 5068 года от сотворения Гошты, Западный Энгарн, замок графа Иецера

Сквозь кровавый бред Тевос слышал чей-то тихий плач, и разум говорил, что он мужчина, он должен узнать в чем дело, утешить. Даже если у самого не осталось ни сил, ни воли, он должен. Он будто тонул в месиве из крови, кусков плоти, костей и волос, все пытался всплыть на поверхность, стряхнуть с себя мерзкую слизь, и увидеть, наконец, кто же это плачет, но как только казалось, что он нащупал под ногами дно, снова оскальзывался и тонул. Когда мерзкая жидкость хлынула в нос, забивая легкие, вожак понял, что это конец: если не сможет выбраться сейчас, не сможет никогда. Отчаянным рывком он бросил тело вверх, чтобы глотнуть воздуха и очнулся.

Воздух обжег носоглотку, будто он вдохнул огненный жар. Неужели и там все изранено серебром? Тут он снова услышал плач. Тевос сделал усилие и открыл глаза. "Опять эта милая девушка. Почему она плачет? Кто ее обидел? Эх, если бы я не чувствовал себя как кролик, с которого живьем содрали шкуру, я бы показал ее обидчикам…"

Она заметила, что вожак очнулся, слезы закапали чаще:

— Простите меня, — запричитала она прерывающимся голосом. — Простите. Я не думала, что они будут так с вами… Я дам вам умереть, если хотите.

"Добрая душа", — усмехнулся про себя — лицо болело, он не мог не только откликнуться — даже улыбнуться ей. Опять прикрыл веки. Девушке это не помешало, она продолжала разговаривать вполголоса:

— Мама уснула, — объяснила "сиделка". — Она очень устала. Я тоже устала, но они не должны об этом знать. Они должны думать, что мы сильные, что мы не сломлены. Отец так учил. Если поймут, что мы отчаялись, будет еще хуже. Отец нас обязательно вытащит отсюда. Он найдет нас, где бы мы ни были. Тогда вас тоже спасут. Может, все-таки я перевяжу ваши раны еще раз? — на его лицо упала слезинка. Тевос посмотрел в очаровательное лицо. — Мне очень страшно, — доверительно сообщила девушка. — И даже мама не знает, как мне страшно. А когда вы рядом, я почему-то верю, что все будет хорошо. Можно я перевяжу ваши раны?

Она вглядывалась так просительно, что вожак опять внутренне рассмеялся. Как она трогательна в этой просьбе. Что ж, если женщина просит… Почему бы и не разрешить спасти себя еще раз. Может, и не зря будущее виделось таким туманным. Может, если он позволит лечить себя, то останется в живых, может, ее отец спасет всех — она так в это верит. Хотя вряд ли он относится к оборотням с такой же нежностью, как это милое создание. Тевос медленно закрыл и открыл глаза, давая согласие на лечение. Девушка тут же развила бурную деятельность. Он и вправду ей помогает. Если бы не он, девушка погрузилась бы в печальные мысли, ей стало бы еще страшнее. А так есть занятие. Очень важное: спасать полумертвого оборотня.

Тевос стискивал зубы и тяжело дышал, когда спасительница меняла повязки, накладывала мазь. Вскоре проснулась мать, воскликнула возмущенно:

— Ойрош, что ты делаешь? Ты ведь обещала…

— Он разрешил, — теперь голос звучал так твердо, что и не подумаешь, будто это она плакала четверть часа назад.

Мать подошла, чтобы помочь. Вдвоем они управились быстрее. Впервые вожак осознал, что лежит голый, но стыда не появилось: на пороге смерти, теряешь чувствительность к обыденным вещам. Если бы он хотя бы говорить мог — обязательно бы попросил, чтобы прикрыли…

На этот раз Тевос потерял сознание после того, как мазь наложили и на грудь, и на спину.

…Он стоял на коленях в храме Эль-Элиона. Огоньки на стенах то колебались как пламя свечи, то застывали будто звезды. В любом случае света они не давали. В полной тьме он стоял на коленях и чувствовал себя абсолютно одиноким и беспомощным. Невольно вспомнились строки Елиегоэная, ногальского поэта:

"Погружаясь в себя, ничего не находим,