В Бирюк - Обязалово

— Господин мой! Ангел Божий! Меч Господень! Светоч воссиявший!..

— Ты чего???

— Я так счастлива! Я узрела и уверовала! Благодать снизошла на меня, и радость воздвиглась в сердце моём!

— Тихо, блин! Тихонько уходим, выберемся отсюда — поговорим. Выводи, Варюха.

Чегой-то она? Подслушала мои измышлизмы кусками? Остальное домыслила и… сподобилась. Вот только основателем нового религиозного культа мне становиться! Иисус, Магомет и Ванька Плешивый… Факеншит! Несвоевременно. Ноги бы унести.

Двери церкви мы открыли без особого скрипа. Напоследок оглянулся: Евфросиния задумчиво смотрела мне в спину, пытаясь, не глядя, раздёргивать узлы на ногах. Она вздрогнула от моего подмигивания, неуверенно улыбнулась в ответ.

Вот же, половина волос — седые. А сама… и умом и телом. Наследственность, однако.

— Господине, мы сейчас вверх, к зимнему храму, и влево. Там сараюшки такие стоят…

«Чёрная полоса» моей «зебры» ещё не закончилась: сбоку, от колонны, на которую опиралась крыша церковного крыльца, шагнули три серых тени:

— Мир вам, сёстры. Слава Христу. Кто вы? И как посмели мешать молитве преподобной?

Оп-па! Я — идиот! Кто бы сомневался…

Мешать преподобной молиться в одиночестве никто не будет. Но внешнюю охрану для такой высокопоставленной и почитаемой гостьи местная игуменья просто не могла не поставить. На всякий случай и в знак уважения.

Бл-и-и-н! Ведь можно же было подумать! Но мозгов постоянно не хватает. Я напрягался, стремясь загрузить Евфросинию теологическими изысками, а об азах системы безопасности… извилин не хватило.

Варвара с восторгом несла околесицу. Типа: после общего молебна спрятались в храме, преподобная углядела, пожурила, наставила, благословила и отпустила… Важнее оказалось другое: одна из монахинь опознала недавнюю послушницу. Напряжённость разговора сразу снизилась. Но отпускать нас они не собирались:

— Пойдём-ка к игуменье. Пусть матушка решит: какую на вас епитимью наложить за столь великую дерзость вашу.

Две сторожихи, видимо — из полоцких, остались на месте. Третья повела нас к игуменье.

Встреча с настоятельницей… ночью, в женском монастыре, в женском платье… Меня ждут… длительные и болезненные процедуры. Вынесут не только мозги, но и… Все проклятия Евфросинии сразу исполнятся.

Всё-таки, монахини — не «волкù конвойные» — она шла впереди, показывая дорогу. Мы поднялись по монастырскому двору и, чуть не доходя до лестницы зимнего храма, повернули вправо. Тут я и ударил.

«— Гражданка, чем вы ударили молодого человека?

— Газеткой.

— А почему череп проломлен?

— В газетке ломик завёрнут был».

Тут газет нет, поэтому мой гвоздодёр был завёрнут в тряпочку. Инокиня, получив удар по затылку, полетела носом в траву.

— Варюха! Где вход?! Показывай бегом!

Мы метнулись мимо освещённой лунным светом паперти к другой стороне церкви. И почти сразу сзади раздался истошный крик:

— Тати! Воры! Держи!

Слабо ударил. Пожалел, помилосердствовал. Женщину ломом по голове… а у неё на голове — видать, коса свёрнута. Кретин. Ведь повторял же себе: «от моего милосердия люди дохнут». Теперь, похоже, моя очередь пришла.

Спотыкаясь в полосах темноты и лунного света, путаясь в длинном подоле, поправляя сползающий на глаза платок, я бежал вслед за Варварой, в панике слыша за спиной нарастающий шум пробуждающегося по тревоге монастыря. Обежав какое-то строение, Варвара остановилась перед дверью. Похоже как погреба во дворах делают — дверь в раме, врезана в земляной склон.

— Засов! Засов помоги выдернуть!

Сдвинуть разбухший засов мы не смогли, но гвоздодёр помог и здесь — вытащили один из крюков вместе с гвоздями. Дверца открылась, пахнув на нас холодом и сыростью подземелья. Со стороны двора раздался собачий лай. «Нас не догонят, нас не догонят!». Я сунулся внутрь, в полной темноте нащупывая ногами осклизлые ступеньки крутой лестницы, а рукой — такую же кирпичную стену.

Только через десяток шагов дошло: Варвары рядом нет.

— Варька, ты где?

Сверху, после паузы, донёсся странно напряжённый голос:

— Господин мой… Ванечка… Я узрела, сподобилась. Ты иди. Я здесь останусь.

Какой-то шорох, деревянный стук, какой-то скрип… Она чего, сдурела?! Да её здесь… Из неё же всё вытрясут! Или она сама решила меня сдать?!!! Недожал, недоломал, недовдолбил…

Я метнулся по лестнице вверх.

«Метнулся»… два раза — мордой в кирпичи. Дверь была закрыта, а через щёлку между досками в нижней части дверцы было видно. И слышно. Вскрик Варвары, когда здоровенная псина, почти чёрная в темноте, со здоровенной пастью на довольно короткой морде, прыгнула ей на спину откуда-то сбоку, со склона. И мерзкий всхлюп рвущейся плоти, когда собачья башка резко дёрнулась в сторону.

От этого движения по мозаике лунных пятен отлетел и покатился по траве какой-то… мячик. Светленький, типа футбольного. В платочке.

Зверюга подняла голову и посмотрела прямо мне в глаза. Через расстояние, через эту щель… Он, явно, видел меня. Но запах вытекающей, булькающей крови отвлёк его внимание. Зверь, рыча, шагнул к… «мячику». А я… отвалился к стенке, прижался к холодному камню всей спиной.

Варенька! Варюха-горюха! Как я мог о тебе плохо подумать! Как мог вообразить, что предашь! Ты же спасла меня! Ценой своей жизни. Ценой своей смерти. Ты знала, что в монастыре держат таких… уродов. А вывернутый крюк засова явно указывал путь, по которому мы ушли. Ты поставила крюк на место, пыталась успокоить псов. Но… всего несколько часов назад, в подземелье… мы с тобой… на тебе, на твоём теле, на твоей голове — мой запах. Запах чужака в этом мире.

И вот: эта тварь разгрызла твоё лицо и вылакивает твой мозг…

И десяти дней не прошло, как я увидел тебя первый раз. Такую… активную, уверенную, агрессивную. Знающую свою «мудрость мира». Безусловно уверенную в правоте своего дела.

Потом часы издевательств, насилия, утопления, боли… Старая чешуя, наборы привычных стереотипов, ценностей, «добра и зла» были содраны с твоей души. И душа выжила даже без этих внешних подпорок. Она только-только начала заново возрождаться. Уже в моих руках, под моим присмотром. С частицей моего времени, моего внимания, моей души. Ты могла бы стать… бриллиантом в моей команде. Источником моих радостей, помощницей, одной из лучших среди моих «десяти тысяч всякой сволочи». Человеком, а не куском мяса на ножках. Как больно… Вот, только что держал в руках птенчика. Пушистого, чирикающего забавно, обещающего вырасти в красивую могучую птицу… Кусок слизи смердящей… Корм могильным червям…