Джеймс Кейбелл - Сказание о Мануэле. Том 2

Глава XIX

Запятая любви

Затем Саргатанет поднял их на 592 фута, каждый из которых равнялся году, на каменный стол, что стоял рядом с троном. На столе лежала открытая книга, страницы которой были так же огромны, как и сам Саргатанет. То была книга, в которой Норны записали историю этого мира; все, что случилось на Земле, и все, что когда-либо случится.

— Как я сказал, — продолжил Саргатанет, — мы знаем, что представляют собой женщины. Прирожденными писательницами их никак не назовешь. Их воображение нуждается в редактировании, и они склонны к чрезмерной романтичности. Так что эти седовласые дамы написали огромное количество всякой чуши и уделили чересчур много места любовным интрижкам. Несмотря на это, ни человек, ни какой-либо бог не могут изменить ни слова в этой чепухе, написанной Норнами, так как и люди, и боги являются героями этой книги. И таким образом, эти женщины, как всегда, оставили за собой последнее слово. А тут ясно записано, что Мадок будет находиться у меня, пока не пройдет 725 лет, посвященных созданию залунной музыки.

Мадок прошел по гигантской странице, чтобы убедиться в правдивости сказанного.

— Нет нужды, — сказал Мадок, — изменять какой-либо мир.

С этими словами он вытащил перо, которое выпало из крыла Отца Всей Лжи, наклонился и поставил жирную запятую после цифры «семь».

Глава XX

Перо цензора

А затем, конечно же, — поскольку все, что написано в Книге Норн, должно исполниться, и цифры, в частности, не могут врать, — затем последовало изменение всего, что произошло после семи лет и трех месяцев заточения Эттарры. То есть все случившееся и все существовавшее на Земле в течение последних 584 лет в мгновение ока устремилось в воронку забвения, погоняемое неким всадником на бледном коне. Все это стало неправдой. Двадцать поколений людей, со всеми их неистовствами на суше и на море, пронеслись наподобие песчаной бури перед взором Мадока, и каждая песчинка была, возможно, деревушкой или даже густонаселенным, знаменитым городом, созданным трудом и мучениями этих двадцати шумящих и галдящих, суетящихся и беспокоящихся, а в то же время обуреваемых возвышенными мечтами поколений людей.

Труды и почести, глупость и веру, безрассудство и счастье многих миллионов росчерком пера отправил Мадок в небытие, поскольку все, что написано в Книге Норн, должно исполниться. А сейчас там было написано, что заточение Эттарры должно длиться семь лет и три месяца.

Глава XXI

Возле Иггдрасиля

Никто прежде не пытался обмануть таким образом Норн, и они в своем тихом укрытии возле Иггдрасиля сразу же заметили необычайное исправление ими написанного.

Верданци сняла очки, в которых она читала, чтобы посмотреть, что же там происходит.

— А, понятно! — спокойно сообщила она. — Какой-то поэт изменяет историю Земли.

Сестры оторвались от своей писанины, и они втроем улыбнулись. Урд заметила:

— Ох, уж эти поэты! Они всегда пытаются избежать предначертанной им судьбы.

А Скульд задумчиво посмотрела на сестер-литераторш и сказала:

— Временами их просто жалко. Урд громко рассмеялась:

— Дорогая, ты им сочувствуешь, потому что мы сами — поэты, создавшие Эпос Земли. Лично я допускаю, что мы совершили ошибку, включив в Книгу литераторов. Однако эта ошибка встречается у большинства начинающих. А эта история, как помните, была одной из наших первых попыток. Все неопытные девушки обязательно пишут разную чушь. Вот почему мы включили в эту книгу и поэтов, и смерть, и Бога, и здравый смысл, и, я с трудом вспоминаю, какие еще невероятные вещи.

Они опять рассмеялись, подумав о том, какими они были незрелыми в самом начале своей карьеры.

Глава XXII

Зов Земли

Поэт смел до наглости. Ни в одной мифологии нет и упоминания о боге, который бы так смело обманул Норн, — на удивление спокойно сказал Саргатанет. Мадок тщеславно ответил: — У меня всемогущее перо, ему подвластны как музыка, так и арифметика.

Саргатанет некоторое время смотрел своими бледно-голубыми глазами на двух этих карликов, стоявших возле его золотых сандалий, а затем сказал:

— Твое перо создает такую музыку, которая нравится всем людям. Но оно не может создать мою музыку. Твое перо не может ни написать мою музыку, ни зачеркнуть ее, потому что она предназначена для того, чтобы вечно тревожить поэтов, независимо от их смелости и наглости.

Но пока Саргатанет говорил такой вздор, Мадок уже посадил Эттарру на спину своего гиппогрифа.

— Я покончил со всеми тревогами! — воскликнул Мадок, и сверкающее чудовище, расправив огромные белые крылья, устремилось к Земле.

Гиппогриф несся, словно комета, поскольку его сердце помнило, что на Земле, среди дорогих ему холмов Нёнхира, находилось теплое, свитое из кедров гнездо, в котором сидела на агатовых яйцах его любимая супруга. И на спине чудовища несся с легким сердцем навстречу предначертанной ему судьбе ликующий Мадок.

Часть четвертая

О Мадоке во время оно

Глава XXIII

Возвращение старых времен

Вот так Мадок со своей Эттаррой вернулись на омоложенную пером Мадока Землю и зажили во время оно, то есть почти на 600 лет раньше того времени, когда жил Мадок.

В то время Нёнхиром, где гиппогриф оставил своих ездоков, правили норманны. Это были простодушные и суровые люди, чрезвычайно отважные и целомудренные, и их любимыми занятиями были пьянство, пиратский разбой и слагание песен.

Они радушно приняли певца, который мог слагать такие возвышенные и успокоительные песни, выходившие из-под пера, выпавшего из крыла Отца Всей Лжи. Мадок пел им об их значительности, о красоте их повседневной жизни и о том, какое великолепное будущее ожидает благородную нордическую расу. Он сочинял для них музыку, которая очаровывает человека во все времена и способствует его великодушию. Под их крылатыми шлемами румяные лица морских разбойников светились альтруизмом, добротой и всеми добродетелями разом. Они радушно принимали Мадока в своих деревнях и усадьбах и хорошо ему платили. Так что Мадок построил себе в Нёнхире прекрасный деревянный чертог. Они с Эттаррой занялись хозяйством, и ничто не тревожило Мадока, а объятия любимой жены были ему так же дороги, как когда-то объятия Айнат.

Глава XXIV

Отдых конфетчика

И ничто не тревожило Мадока. Долгие годы он слагал песни, и эти песни делали его слушателей лучше и счастливее. Разница заключалась в том, что у Мадока появилась некая вера в свои оптимистичные. и возвышенные песни, и многое, о чем в них говорилось, казалось ему порой почти верным.