Игорь Ковальчук - Клановое проклятие

– Манифестация, несомненно, устроена кем-то из братьев Боргиана.

– Быстро они сорганизовали такое масштабное зрелище…

– Долго ли умеючи.

– Но что нам-то делать… Я чувствую, мы попали в неприятный оборот.

– Вряд ли таким способом можно что-то изменить. Этот шаг законников – трепыхания рыбы, выброшенной на берег.

Савэйн поджал верхнюю губу, украшенную пепельного цвета колкими усиками, и задумчиво пожевал ее.

– Дай-то Бог, – проворчал он.

Однако крики толпы на патриархов вряд ли повлияли. Все они привыкли, что в Асгердане царит автократия, но отнюдь не демократия. Народ мог высказывать свое отношение к тому или иному закону, принятому Советом, и мнение народа принималось во внимание. Но отнюдь не тогда, когда толпа служила лишь пешкой в чужих руках. Как, например, на этот раз.

Реохайд, облаченный в длинное белое одеяние со строгим алым узором по подолу и у рукавов, вновь поднялся с места и развел руками. Он даже не смотрел на Саннару Симней, молодую женщину, матриарха, которая в этом году была избрана председательствовать, но растерялась перед лицом серьезнейших обвинений в адрес одного из могущественнейших кланов, и перед гневом самого этого клана (ей было простительно, поскольку до сегодняшнего дня ее клан считался самым младшим). Он неназойливо занял ее место, и она даже не подумала возразить.

– Что ж, господа, – проговорил он. – Вопрос поставлен. Давайте обсуждать?

Голос у него был звучный и густой, казалось, будто слышишь баритон какого-нибудь знаменитого оперного певца, обсуждающего проблемы театра с кем-то из почитателей или репортеров. Но сила его заключалась отнюдь не в красоте или звучности, а в чем – Бог его знает…

– Да что тут обсуждать, – с легким акцентом, наверное, от волнения, – проговорил Мустансир. – По-моему, все и так ясно.

– Вполне, – ответила Рун Мэйх. Голос ее, низковатый и порой казавшийся грубым, прозвучал с угрозой.

– Кто-то считает нужным что-то сказать?

– Я считаю, что необходимо дать Боргиану возможность ответить на обвинения против его клана, – заметила Эйвиза Тейри из клана Спектральной Аркады. – В частности, на обвинения в предательстве… и вот это… насчет девочки, дочки ликвидатора.

– Я ни на что не собираюсь отвечать. Это все обычные измышления, ложь, – хмуро ответил законник, не придумав ничего другого.

– Но как это так – ни на что, – настаивала Эйвиза. – Вот, есть документы, и… Должно же быть какое-то объяснение.

Мустансир, пристально смотревший на старшего сына Бомэйна, пожал плечами.

– Отказаться от объяснений – право представителя клана Бомэйна. Но раз нет никаких объяснений, нам остаются только документы. Именно на них мы и будет опираться, принимая решение. Итак? – он взглянул на Реохайда Гэллатайн.

Как это и полагалось, Эндо взял со столика жезл и вытянул его вперед. Это было знаком того, что он стоит за свое предложение и, как следствие, словом, сказанным против Боргиана и всех его родственников.

Вслед за Эндо жезл взял в руку Мэрлот – он тоже вытянул его вперед. За ним поспешила Рун Мэйх, за нею – Шатадана и Лоанаро, который всегда держался очень сдержанно, но сейчас вдруг выступил против законников с особым пылом. Мортимер тут же вспомнил, что Дом рыжеволосого Лоанаро почти на две трети состоит из женщин, которым, конечно, досталось. Его клан, клан Алзара, называли «ярмаркой невест», и по Генетической программе очень многие из них были отданы мужчинам, которых не выбирали.

И тут, к легкому удивлению Мэрлота, свой новенький жезл подняла Эдера Айнар. Ее строгое, иконописное (только что не смуглое) лицо было на удивление неподвижно, тонкие губы стали еще тоньше, потому что она плотно сжала их. Обычно молодые патриархи и матриархи, только что получившие столь высокий статус, вели себя тихо и незаметно, старались просто присматриваться к тому, как в Совете делаются дела. Они никогда не лезли в первый ряд.

Но Эдера сделала решительный шаг, и он произвел впечатление не только на Мэрлота. Вслед за нею очень многие похватали свои жезлы с торопливостью, которая могла бы удивить стороннего наблюдателя – чего им торопиться? Боргиан, приоткрыв пересохшие губы, следил за этим с бессилием и яростью.

– Вы сейчас идете против воли народа, – проговорил он хрипло. Эти слова напоминали попытку утопающего схватиться за соломинку.

– Мы сейчас поставим народ в известность о решении, – холодно ответил Эндо Дракон Ночи. – Мы выслушаем все, что ему угодно будет сказать нам.

А люди снаружи с удовольствием скандировали лозунги. Большинство орущих скорее всего даже не вдумывались в суть того, что кричали. Порой можно лишь поразиться тому, какие глупости способен кричать разошедшийся не на шутку обыватель, попав в толпу себе подобных. В обыденной жизни это может быть очень умный, даже проницательный человек, которого, будто старого воробья, на мякине не проведешь. Но толпе не нужен ум, не нужна проницательность. Стоит пяти-шести десяткам человек сбиться вместе, как они превращаются в стадо, живущее одними только инстинктами. В человеке поднимается все самое темное, тонкий налет цивилизованности слетает, как тонкое и скользкое шелковое покрывало, и тогда человек становится способен на все. В том числе и на убийство.

Поэтому под стенами Дания Совета патриархов бесновался зверь, вполне способный одним махом оставить Асгердан без патриархов (возможности зверя-толпы, конечно, вызывали определенные сомнения, но отнюдь не у самой толпы – она сомнений не знала вовсе). Каждый из тех, что сейчас готов был потребовать смерти главам центритских кланов, изливал свою злобу на собственную жизнь, зачастую неустроенную, зачастую просто неудачную. К политике все это не имело ни малейшего отношения. Политикой руководился лишь тот, кто направил толпу против Совета.

Впрочем, и на толпу, как оказалось, была управа. Внезапно распахнулись широкие створчатые двери здания Совета, и люди рванулись было туда – но отступились. Сперва те, кто стоял впереди, сделали один шаг назад, потом другой, потом попятились и остальные. Самым первым, и здесь возглавляя глав Домов, шел Реохайд Гэллатайн в длинном белом с алой каймой одеянии, которое мело подолом землю, но выглядело на нем, как мантия небожителя. Взгляд патриарха, не выражая ни угрозы, ни презрения, был сродни тому, которым останавливают воющую от ярости собаку или взбешенного быка. Он дышал внутренней силой.

Реохайду было достаточно взглянуть на одного человека, своим вниманием вырвать его из толпы, сделать одиночкой, и тому сразу стало не по себе. Что он вопит, что он руками машет, как ненормальный какой-то? Смущение превратилось в неуверенность, человек подался назад, будто желая спрятаться за чужими спинами… Но в любой толпе любое чувство становится заразительным, оно разносится с быстротой молнии от одного к другому и мгновенно становится достоянием всех.