Наталья Болдырева - Ключ

— Прочь! Пшёл прочь, коротышка! — Рол так засмотрелся по сторонам, что совсем забыл о необходимости следить за дорогой. Член гильдии пёсьего промысла — щеголяющий рыжими лентами старьёвщик — налетел на него, не заметив, и едва не упал.

— Простите, — извинился Рол, но старьёвщик прошёл уже мимо. В направлении, обратном тому, куда текла, бурля, вся узкая улица.

Рол оглянулся и увидел их — людей, спешащих куда-то по одному, по двое со страшно занятым видом, будто их вовсе не касалось разворачивающееся в городе действо. Он побрёл дальше, глядя по сторонам внимательней, и чем больше замечал, тем скорее становился его шаг.

Вскоре он увидел канатных плясунов, балансирующих прямо над просторной площадью, над головами прохожих. «О-па!» Кувыркнувшись в воздухе, акробат приземлялся точно на канат и, взмахивая опахалом, кланялся замершим внизу зрителям. Детишки стояли в очереди к устроенной поодаль карусели. Деревянные кони и колесницы крутились по кругу, а мальчишки мечами старались сбить навешанные сверху, по краям деревянного шатра, щиты, проткнуть копьями кольца. И без того тесная толпа стала ещё плотнее, замедлила своё движение до черепашьего шага, и скоро уже невозможно было протискиваться даже меж ног идущих. Лишь иногда, напуганная рёвом цепного медведя, она волной отшатывалась в сторону. В один из таких моментов Рол свернул в ближайшую подворотню.

— А-а-а… Ха! — трактирщик шёл вдоль ряда пивных бочек, тяжёлой кувалдой выбивая запечатывавшие их пробки, что не всегда удавалось с первого раза. Служка стоял тут же, наготове, спеша быстрее заткнуть дыру краном, а трактирные девки, со смехом отбиваясь от скучающих парней, таскали на площадь бочонки поменьше и деревянные блюда, полные пережаренных с капустой колбасок. Тут же, над разложенными посреди улицы кострами, поварята обжаривали на вертелах целые кабаньи туши.

Домовой свернул ещё и ещё раз, всё дальше уходя от людных площадей, стремясь держаться полупустых тупичков и переулочков. Не будь он скрыт надёжно охранными чарами от любопытствующих глаз, он не прошёл бы и двух кварталов.

Гремели по мостовым колёса телег, молчаливы и сосредоточенны были толкавшие их люди.

— Сюда! Сюда! — кричал из тесного проёма меж домов безногий калека, и, счищая боками побелку, телега загонялась в узкое стойло. Убегали толкавшие её оборванцы, а стайка ребятишек, появившаяся ниоткуда, принималась наваливать сверху всякий хлам. По крышам мелькали тёмные тени, тащили откуда-то, укладывая с самого края, брёвна и балки. Вездесущей ребятнёй крепилась, натягивалась поперёк улиц тонкая и прочная бечева, рыбацкие сети и прятались до поры до времени под ворохами беспорядочно разбросанного сена.

Слепец, отложивший в сторону флейту, игрой на которой он мог собрать до двух серебряных монет в день, сидел на ступенях запертого дома и, насвистывая, мастерил бомбы с горючей смесью. Заправив начинкой, обматывал круглые глиняные кубышки с узким горлышком промасленным тряпьём.

Когда Рол проходил мимо, свист оборвался. Слепец поднял голову, снял повязку. Под ней ничего не было. Кто-то выжег глаза калёным железом. Но калека смотрел так, будто действительно мог видеть, и Рол стоял на одной ноге, занеся в шаге другую, и не смел шевельнуться.

Слепец отставил неоконченный ещё горшочек. Зашарив по мостовой, нащупал пращу. Мелкий камешек нашёлся тут же. Рол колебался ещё минуту, пока свист раскручиваемой пращи не заложил уши. Не выдержав, он сорвался и побежал, разом сбросив охранные чары.

— Стой! Стой, гад! — закричали сзади, и камень просвистел над головой, заставив пригнуться. Не надеясь на скорость ног, Рол упал и покатился — прочь с улицы, под крыльцо ближайшего дома, в стены. В старые, добрые, надёжные стены, где его уже никому не найти.

Это всё, всё было неправильно. С самого своего начала.

Предатель — язык не поворачивался назвать его послушником — предатель, выросший в ските. Воспитанный многочисленными наставниками-стратами, с малолетства отечески оберегаемый ими от греха и соблазна. Что толкнуло его? Что заставило? Одного из сотен и сотен?

Разве что память о руках, тянущихся к нему сквозь прутья клетки. Мог ли он запомнить, ещё младенец тогда? — очевидно, мог. Очевидно, запомнил. Бережно хранил в своей груди долгие годы память о родителях, казнённых за укрывательство ребёнка мужеского пола, пока не вырос и не отомстил.

— Змеёныш, — прошипел Клемент, стискивая кулаки, чувствуя, как впиваются в плоть ногти, — змеёныш. Проклинаю тот день, когда взял тебя из приюта в скит!

Он сам перерезал ему глотку — любимому своему ученику, лучшему воспитаннику. Но почтовый голубь поднялся уже высоко в небо, и ни один сокол не сорвался с шестка, чтобы убить вестника. Хитрый стервец подрезал им крылья.

Брызгая слюной в лицо, бесновался старший клирик. Мелкая сошка, спешил скорее выслужиться. Адепт ордена, напротив — сидел спокойно, разглядывая его окровавленные ладони.

— Это ваш воспитанник? — спросил он лениво.

— Да, — отвечал Клемент, не смея поднять взгляд, посмотреть прямо.

— Умный, отчаянный мальчик, — протянул адепт так же нехотя, — надеюсь, достойный своего учителя? Мнэ-э-э?

Клемент поднял голову, не понимая.

— Сотни и сотни лет мы находили отпирающий все двери Ключ. Умирали Хранители, Ключ возвращался в старый мир, но мы всё равно находили его. — Он произнёс это с нажимом, явно испытывая удовлетворение, будто это сам он раз от раза находил всех Хранителей Ключа. Сотни и сотни лет кряду. — Никто, кроме нас, не знал, как найти Ключ среди тысяч и тысяч обитателей старого мира, — он улыбнулся, сощурившись сладко, — а мы знали. Да. И раз уж случилось так, что имя Хранителя стало известно кому-то вне священного Синода, за пределами Белгра, вам следует найти его как можно скорей.

«Кого?» — жаждал и не смел спросить Клемент.

— Хранителя, дорогой мой, — ответил адепт, будто прочитал его мысли. — Конечно же, Хранителя. С теми, кто так торопится прикоснуться тайных знаний ордена, мы разберёмся позже. Мнэ-э-э… после того, как Ключ будет найден.

Возможно, им не стоило ждать. Возможно, следовало сразу же идти на ту сторону, забрать сотню-другую жизней, чтобы открыть проход без Ключа, не дать Хранителю сделать и шагу по предначертанному ему пути. Клемент корил себя за минутную слабость, за нежелание тратить людей впустую. И шаг был сделан. И путь повёл своего избранника, выбирая лёгкую дорогу, устраняя препятствия. До конца. О, да! Страт был уверен теперь — он до конца пройдёт предначертанную ему дорогу и лишь в конце её, возможно, будет ещё шанс всё изменить. Взгляд метнулся к окну — кровавое солнце заходило над городом. А ночью на небосклон выйдет кровавая луна.