Вера Петрук - Последний Исход

— Я не ношу ни браслетов, ни амулетов, ни ленточек. Мою прежнюю одежду забрали люди Ларана, чтобы почистить. Обратно не вернули. Все мое богатство — штаны, рубаха, пояс и сандалии. Вряд ли что-нибудь из перечисленного может порадовать твою сумасшедшую.

Но Альмас была не из тех, кто легко сдается. Закусив губу, она вытащила рубаху из-за его пояса и ловко оторвала от низа кусок полотна. Арлинг ошеломленно наблюдал за ее действиями, даже не пытаясь представить, на что их разговор был похож со стороны. Между тем, Пир деловито заправила его рубашку в штаны и похлопала по плечу. Регарди отметил, что на этот раз Альмас даже не покраснела. Возможно, ей уже приходилось проделывать такое раньше. Однако он запретил себе развивать эту мысль.

— Сгодится, — улыбнулась Пир и помахала оторванным кусочком ткани у него перед лицом. — Вот что бывает с теми, кто жадничает. Она же больная, Арлинг, как тебе не стыдно. Ей этой игрушки надолго хватит.

Регарди стыдно не было. Он вообще ничего не чувствовал, кроме навалившейся усталости и равнодушия. Женские игры перестали интересовать его в тот миг, когда он встретил ту, которая изменила мир. Ее тоже считали сумасшедшей, но для него она была светочем разума. Та девушка сейчас была очень далеко, а до всех остальных ему не было никакого дела.

Считая их разговор законченным, Арлинг вежливо поклонился Альмас и, взяв своих верблюдов, направился вслед за караваном.

Человек привыкает ко всему. Так говорил юному Арлингу его родной отец в далекой Согдарии, так считал Тигр Санагор, когда заставлял Регарди часами висеть на руках на нижней ветке апельсинового дерева в саду школы.

Арлинг копал горячий песок, ставший могильным холмом Балидета уже вторую неделю. Он и не представлял, как многому можно было научиться, выполняя однообразные движения, которые наполнили его жизнь с утра до вечера. Ветер уже не сдувал песок обратно в выкопанную яму, спина Арлинга перестала ныть от незнакомых движений, а руки научились управляться с лопатой не менее ловко, чем с саблей. Он знал, что работал быстрее всех в бригаде, и что это не прибавляло ему симпатии среди рабочих. Регарди привык к косым взглядам, а порой и открытым насмешкам раскопщиков, которые ненавидели его за то, что он был драганом, к тому же слепым. Он научился жить на песках мертвого Балидета, но не мог привыкнуть ни к новой работе, ни к окружению. Арлинг не смирился. Каждый день над ним поднималось горячее сикелийское солнце, но Регарди не чувствовал его жара. В груди горел куда более мощный огонь, который расплавлял и подтачивал его изнутри, не позволяя замечать солнца над головой. Он надеялся, что этот огонь позволит ему укротить солукрай, и полагал, что недалек тот день, когда учитель поверит в него снова.

«Опавшие цветы не возвращаются на ветви деревьев», — шептал в голове противный голос Индигового Бога, но Арлинг предпочитал считать их молитвой по занесенному песком Балидету. Ведь именно этим он и занимался. Пытался оживить то, что давно принадлежало смерти. Чтобы избавиться от голоса Нехебкая, Регарди крепче сжимал лопату и погружался в воспоминания.

Дорогу от порта к Сикта-Иату он не запомнил. Она была недолгой и наполнена колючим песком, безжалостным солнцем, блеяньем скота и тяжелыми мыслями. Арлинг никогда не осуждал веру учителя, но рассказ Альмас о Видящей поразил его. Он не понимал, как безумная драганка могла повлиять на исход войны. Даже если иман отвезет ее в святилище Нехебкая в Восточном Такыре, даже если они совершат таинственный ритуал, зарежут молодого ахара, выпьют его кровь и спляшут нагишом вокруг огромного костра из костей древних — что изменится? Разве Подобный отзовет войска, а Каратель бросит захваченных нарзидов и отправится за обещанным раем в Гургаранские Горам? Разве Канцлер прикажет Жестоким, уже высадившимся в Иштувэга, вновь грузится на корабли и плыть обратно в Согдарию? Разве поможет Видящая остановить гражданскую войну, искры которой уже теплились на южном континенте?

Нет, не верил Арлинг, что рациональный Тигр Санагор вдруг поверил в силу древних ритуалов. Он слишком хорошо знал учителя. Скорее всего, Видящая понадобилась ему, как вдохновитель тех, кто стал сомневаться. Но чем дольше он думал над этим, к тем более странным мыслям приходил. Маловероятно, что лидер Белой Мельницы посвящал повстанцев в тайны своей веры, а значит, Видящая не могла вдохновлять на победу всех восставших. Она была нужна иману, чтобы повлиять на тех, кто мог поверить в чудесное возрождение первых слуг Нехебкая, на тех, кто не только знал легенду об Индиговом Боге, но и глубоко верил в нее.

Арлинг знал только одну силу, которая не участвовала в войне, но которая могла бы изменить ее исход. Ей был орден Скользящих, те самые серкеты, с которыми у имана уже многие годы длился непрекращающийся разлад. Крепость берут изнутри, любил говорить учитель. Если Арлинг был прав, и Видящая была нужна иману только для того, чтобы привлечь серкетов на сторону повстанцев, то Регарди сомневался в успехе его плана. Настоятель Бертран увел Скользящих в пески Карах-Антара, уверенный, что война не нужна серкетам. Чтобы убедить его в обратном, нужен был аргумент более весомый, чем одна сумасшедшая драганка.

От беспокойных мыслей Регарди отвлек крик погонщика. Они подошли к новой надежде Сикелии — Сикта-Иату.

Будущая столица кучеяров была похожа на большую деревню с бездорожьем и хаотичными постройками. Сикта-Иат располагался ближе к Мианэ, чем Балидет, и когда караван миновал последний бархан, Арлинг отчетливо услышал шум бурных речных вод, которые уже давно терзали его слух ностальгическими воспоминаниями.

Город будущего строился в излучине двух потоков, раскинувшись на плодородных почвах речного оазиса. Несмотря на то что с севера, там, где когда-то возвышался Балидет, оазис изрядно засыпало песком, большая территория долины благоухала цветущими апельсиновыми деревьями. В дельте реки Мианэ, берега которой покрывал богатый илом глинистый слой, царила вечная весна. Арлинг глубоко втянул воздух и едва не закашлялся от запаха шелковичных куколок, которым когда-то пахли эти земли. Мираж был неожиданным и сильным. Регарди смог избавиться от него, лишь уткнувшись носом в теплый бок верблюда. Шелковичные фермы Балидета были навсегда погребены под песком, а вместе с ними и все куколки, из тонких нитей которых городские мастера когда-то изготавливали лучший шелк в мире.

Несмотря на полуденный зной, в Сикта-Иате было оживленно. Говорили на кучеярском, керхар-нараге, шибанском, арвакском и незнакомых Арлингу языках. Драганская речь слышалась редко. Белая Мельница собрала рабочих со всех концов света, и можно было только догадываться, откуда она взяла столько денег. Сикта-Иат мало напоминал город — в нем не было ни улиц, ни площадей, ни храмов. Арлинг шел мимо хаотичных построек из кирпича-сырца, которые сменялись палатками, шатрами, скотными дворами и ямами для размешивания глины. Повсюду мельтешили люди, которые несли корзины, тянули телеги и волокли по земле мешки с припасами и строительными материалами. В отличие от Самрии, последнего города, где был Регарди, в Сикта-Иате все были заняты. Никто не прохаживался праздно по улицам, не любовался цветущими деревьями и не прохлаждался в тени, отдыхая от повседневных забот. Местами становилось тесно, и погонщики грозно покрикивали на рабочих, которые обращали на караванщиков не больше внимания, чем на снующих повсюду мух.