Инна Сударева - Двойная честь

В голову оно вошло озарением, и Шип, вскинув руки, волчком крутнулся на месте.

От его тела метнулось, расширяясь, огненное кольцо. Так, как расходятся круги на воде от брошенного камня. Обруч из пламени, невидимый для всех, кроме Корта, сбил на землю летящие стрелы и ножи, которыми встретили неожиданного гостя подхватившиеся со своих лоскутных одеял пафарийцы.

Слабость?

Никакой.

Какая слабость там, где столько света? Родного света. Живительного. Света, который ждал именно его – Корта, чтоб отдать ему себя. Столько, сколько потребуется.

«Здесь я неуязвим. Здесь похоронена память моего народа», – подумал молодой человек, сжимая и разжимая кулаки – для его глаз они сияли, будто два ослепительных круглых фонаря.

Он повернулся лицом к врагам, которые сгрудились у костра и приготовили грозные мечи и сабли, чтоб теперь ими попытать удачи в бою с неизвестным, так внезапно явившимся из пущи, и сказал, протягивая вперед руки, не обремененные оружием:

– Я могу убить вас всех, не трогая своих мечей. Но я пришел поговорить. Кто вожак?

Два ближайших воина хмыкнули, выказывая тем самым недоверие словам молодого человека, и бросились в атаку. Для них – широкоплечих и высоких пафарийцев, вооруженных тяжелыми саблями – Корт был слишком мелок, чтоб считать его серьезной опасностью.

Первый рыцарь императрицы махнул руками, будто мячи швырнул в нападающих – сияние вырвалось из его пальцев и ударило воинов в головы. Пафарийцы ахнули и упали на землю, словно по увесистому камню в лоб получили.

Остальные, увидав, что произошло, ступили назад, за костер. А те, кто был еще дальше, начали едва заметно продвигаться к ближайшим зарослям, явно помышляя о бегстве.

– Кто вожак? – Корт повторно задал вопрос, и голос его прозвучал низко и хрипло – он был недоволен тем, что враги медлят с ответом.

Вожак, наконец, объявился. Вперед вышел, держа руку на крестовине широкого изогнутого меча, воин в кожаном чепце и в длинной куртке, украшенной множеством круглых медных блях. Его лицо было черным, как уголь, и круглым, как сковорода. Большие глаза сияли белками, ноздри широкого носа раздувались – пафариец знакомился с запахом Корта.

– Я их вожак, – он блеснул зубами и тряхнул головой – от этого застучали друг о дружку мелкие костяные и каменные обереги на его шлеме. – Я – Дакус! Давай говорить.

Шип кивнул и ступил ближе. Пафариец – было видно – слегка дернулся, напрягся, но не отступил ни на шаг, только выше вздернул голову.

– Я – Кортерис, – начал молодой человек. – Земля, на которую вы пришли, моя родина. Я требую: уходите отсюда.

Дакус вновь блеснул зубами, ухмыльнувшись, а Корт продолжал:

– Я знаю: вы из Пафарии. Вы должны вернуться на свои земли и больше не являться сюда врагами. Для торговли – добро пожаловать. Для войны – нет. Уходите и скажите всем остальным, чтоб уходили.

– А если не уйдем? – осведомился Дакус.

– Смерть вам, – просто, очень просто ответил Корт, глядя прямо в глаза пафарийца.

Тот огромным кулаком ударил себя в грудь и выкрикнул:

– Нас много!

– Нас тоже, – молвил Шип, не повышая голоса.

– Будет битва – и мы победим! – Дакус ударил себя в грудь уже двумя кулаками.

– Будет битва, – согласился Корт. – И вы все умрете. Так, как умерли они, – он указал на неподвижные тела двух воинов, что попытались напасть на него. – От моего оружия вам нет спасенья.

На этот раз Дакус ничего не ответил и никуда себя бить не стал. И Корт увидел, что пафариец смятен.

– Уходите, – повторил молодой человек таким тоном, словно уговаривал друга. – Возвращайтесь в свои дома, к женам и детям. Не делайте их вдовами и сиротами.

– Зачем ты нам это говоришь? – нахмурился Дакус.

– Я не хочу, чтоб на моей земле опять умирали люди. Не хочу битвы.

Пафариец поджал губы, свел густые и широкие брови еще теснее друг с другом – задумался. Его товарищи, затаив дыхание, ждали ответа своего вожака.

– Хорошо, – через минуту сказал Дакус. – Мы уйдем. И твои слова я передам нашим князьям. Но уже они будут решать, что нам делать.

– Передай так, чтоб они захотели уйти, – улыбнулся Корт, но не самой своей дружелюбной улыбкой: он оскалился и вновь протянул руки к пафарийцам – те шарахнулись еще дальше в заросли, и Дакус – вместе с ними. – Расскажи им о колдуне, который убивает голыми руками…

* * *

Шел снег. Тихо, мягко сыпались мелкие снежинки с ночного неба на темную землю, превращая ее в белые дали.

Аврора сидела на большой подушке из сена и мешковины под навесом шатра, прислонившись к шесту, и заворожено смотрела, как кружит, мечется белая крупа над разложенным неподалеку костром. Было уютно и все вокруг почему-то напоминало детство. Может потому, что близился праздник Белой ночи? Самой длинной ночи в году. Такой длинной, но странно светлой. От снега, что белил землю, от огромной луны, что именно в это время – время перехода от осени к зиме – становилась почти в два раза больше дневного светила и с его уходом на запад заливала мир таинственным голубым светом, из-за которого все казалось сказочным.

Аврора вздрогнула, уронила с плеч теплый плащ – кто-то тронул ее за локоть. Обернулась и разочарованно вздохнула, увидев Меку – служанка принесла ей коричный крендель и кружку с горячим земляничным чаем. Он пах летом и медом.

Аврора кивком поблагодарила Меку за заботу и опять вздохнула. Девушка очень жалела, что рядом нет Корта. Было бы здорово, чтоб не меховой плащ грел ее сейчас, а его объятия. И чтоб он опять рассказывал всякое занимательное про звезды…

Императрица отхлебнула чаю и невольно улыбнулась – вкус и аромат нагнали еще больше воспоминаний о детстве. Такой чай делала ее матушка и сама приносила вечерами крошке-дочке в постель. Протягивала чашку, маленькую, белую, с изящной золоченой ручкой и с алой ягодкой на боку, и приговаривала ласковым бархатным голосом: «пей-пей, не болей». Как по-доброму мерцали ее большие глаза, какими чудесными казались шелковистые волосы, убранные в корону из кос, как сияло лицо, как ласково усыпляли, касаясь лба и щек, мягкие белые руки. И Аврора пила самый прекрасный чай из самой прекрасной в мире чашки и не болела…

Чей-то тихий вздох заставил вновь обернуться, и на этот раз сердце девушки радостно забилось, а от сонливости и вялости не осталось и следа.

– Корт! – она подпрыгнула на своей подушке, чтоб оказаться рядом с ним.

– Я, – кивнул молодой человек.

– Чаю. Хочешь чаю?

– Хочу. Очень, – кивнул Шип и улыбнулся: Аврора ведь так славно разрумянилась, так блестели ее глаза. – И съесть бы чего.