Мария Теплинская - Короткая ночь

Кто знает, может, гайдуки их и впрямь бы не заметили. Да заметила Хава. Она вдруг вся заколыхалась, задрожала всеми своими телесами, отчего бедная скамейка под нею так и затрещала.

— Вон, вон, держи, держи! — разнесся по улице ее визгливый голос.

Длымчанка всполошенно обернулась: так и есть, толстым, как сарделька, пальцем толстуха указывала прямо на них.

— Беги! — шепнул Василь.

Девушка вихрем умчалась в узкий кривой переулок. Василь успел метнуться к ближайшему тыну и выворотить из него кол, на котором, к счастью, не торчало никаких крынок. Сам дивясь своему бесстрашию, заступил он гайдукам дорогу, словно желая загородить собою всю улицу.

— Вам чего надобно? — вопросил он со спокойной угрозой в голосе, в упор глядя на пятерых здоровенных мужиков, подошедших вплотную.

— А ну прочь с дороги, длымский щенок! — рявкнул один из них — белобрысый, почти безбровый, но зато с огромными красными кулачищами, поросшими густым рыжим ворсом.

Василь не тронулся с места. Белобрысый гайдук подал знак остальным, и те всем скопом набросились на длымчанина. Свистнули нагайки. Хлопец легко уклонился, умело подставив выверченный кол; ременные петли обвились кругом него, и гайдуцкие удары пропали вхолостую.

На Васино счастье, нагайки оказались только у двоих, прочие были безоружны. Гайдуки, однако ж, были уверены в своем превосходстве, они не сомневались, что этот молоденький хлопец, почти мальчик, для них не помеха. Знали они и то, что жиды, трусливые от природы, станут помалкивать и подтвердят все то, что будет им велено.

Ой, не повезло беднягам! Купившись на Васины телячьи ресницы, на его видимую кротость, они не заметили ни широких плеч, ни налитых силой рук, ни четкого проворства движений. А главное, забыли еще об одном: Вася был длымчанин. И его, как и всех юных длымчан, тоже когда-то уводили в лес для испытаний. Ой, не напрасно шляхта все пыталась выведать у длымчан заветные приемы, и хлопчика своего ольшаничи не напрасно к ним подсылали. Кабы Аленка в свое время в него не влюбилась да не привлекла бы внимания всей деревни…

Снова взлетела нагайка. Снова легкий уклон, изящный поворот. Был Василь — и нет Василя! А вот он уже вновь откуда-то вывернулся — да концом палки в поддых вон тому усатому! Да не острым концом, упаси Боже, а тупым, что вверх торчит и на него крынки вешают. А другой, ишь ты, ножку подставляет, дабы наземь сбить, а там запороть да затоптать сапожищами… Так на ж тебе — пяткой в колено!

А меж тем краем глаза Василь замечал: то глазки чьи-то в окошке мелькнут за линялой завесочкой, то юбки краешек из-за двери высунется. А вон там, за тыном, яломок чей-то виднеется, да из-под него пейсики подрагивают. Стыдно, дядя, за тыном-то прятаться! А Хава-толстуха на скамейке своей губу поджала со злости, и все телеса у ней так и трясутся, так ходуном и ходят…

Засмотрелась на них вся улица, и никто не заметил, как выскочил из дверей Соломоновой лавки маленький верткий старичок и шмыгнул за угол — туда, где оставили гайдуки своих коней…

И тут почуял Василь, что отчего-то уж больно легко ему стало отбиваться. Ах, вот оно что: против него теперь остались лишь трое, а двое других обошли его с двух сторон и бросились в погоню за убежавшей Лесей…

И точно: в следующую минуту из переулка донеслось клохтание распуганных кур, истошный собачий брех, гайдуцкая брань и девичий визг. Василь растерялся, пропустил удар; нагайка ожгла-таки спину. Василь неподобающе выругался, отчего силы его сразу удвоились. И вновь поворот, уклон, удар палкой наотмашь… Хрясь!

Да только вот Леське уже не помочь. Недруги оттеснили его к самой стене, в то время как двое их товарищей проволокли мимо несчастную девушку. Леська билась у них в руках, словно пойманная дикая кошка, и отчаянно звала на помощь. Белобрысый гайдук заломил ей руки за голову, другой, потемнее, крепко держал ноги. На щеке у белобрысого кровоточили свежие царапины: Леська, очевидно, дорого продала свою волю, достала-таки его когтями.

— Васю, Васенька! — разносились теперь по улице ее истошные крики.

— Иду, Лесю! — отозвался Василь.

Белобрысый гайдук больно рванул ее за локти.

— Ишь ты, падла, она уж и Лесей заделалась, и длымское шматье натянула! Вот тебе пан-то покажет Лесю!

Девушка извернулась, насколько было возможно, державший ее ноги гайдук ослабил хватку, и она, не будь дура, лягнула его в живот.

— Ах ты ж, сука подколодная! — выругался тот и несколько раз ударил ее наотмашь по лицу. Голова девушки бессильно мотнулась из стороны в сторону. Из глаз брызнули слезы — от боли или от ярости — у Василя не было времени об этом задуматься: трое гайдуков не стояли на месте.

— Эй, хлопцы! — крикнул меж тем белобрысый. — придержите этого щенка, покуда мы с Зузанкой разделаемся! Хватит, нагулялась!

— С нашего двора девка сбегла, неделю искали! — пояснил другой, обращаясь к Хаве и всем прочим, что выглядывали из-за дверей и занавесок.

— Но как же так? — возмутился старый Соломон, появляясь в дверях соей лавчонки. — Это что ж такое делается-то, а?

— А ну молчать, старый хрен! — рявкнул белобрысый. — Ты, Войтек, прыгай на-конь, я тебе ее подам.

Их кони стояли тут же за углом, на местечковой площади. Оттуда хорошо просматривалась витрина Соломона, ее стекла горели на солнце.

Василь, видя, что Лесю вот-вот увезут, решил, что хватит ему с этими скотами деликатничать. Наплевав на все приемы и правила тайного боя, он попросту треснул одного из своих противников по макушке, да так, что толстый кол в его руках переломился. Гайдук сполз по стене наземь, цепляясь за нее ладонью. Вася выдернул нагайку из его слабеющих пальцев и наотмашь хлестнул другого по морде, вспомнив, как его дружок только что ударил Лесю. Третий сам шарахнулся прочь, а Василь бегом кинулся на площадь.

Двое местных хлопчиков держали под уздцы гайдуцких коней с оскаленными желтыми зубами. Темноволосый гайдук уже садился в седло, белявый стоял внизу, держа Лесю за локти.

И тут случилось нечто такое, чего никто не мог ожидать. Седло под гайдуком вдруг плавно поехало вниз и вместе с хозяином тяжело опрокинулось в дорожную пыль. Подоспевший Вася размахнулся и стеганул нагайкой по крупу двух ближайших к нему коней — в том числе и этого, бесседельного.

Лютые звери взвились на дыбы, дико заржав. Бедный хлопец, державший поводья, едва успел их выпустить, и кони, грохоча подковами, понеслись по Соломоновой улице — мимо побитых гайдуков, мимо толстой Хавы, разинувшей от изумления рот. От разъяренных коней шарахнулись куры, растопыря крылья, попятились гуси, тоскливо завыл на заборе тощий облезлыый кот. А из дверей и окон в единый миг исчезли краешки рукавов и подолов, крахмальные оборки чепцов-каптуров, и даже яломок с пейсами нырнул за тын.