Анна Стефания - Четвертый месяц зимы (СИ)

На третий вечер, когда древняя, заросшая лесом, почти пологая, часть гор остались позади, и путникам открылось каменистое, открытое всем ветрам плато, Лая, наконец, узнала, что тревожит ее друга. Они сидели у костра, забившись между огромными валунами, ужинали наспех сваренной шархой и остатками подстреленного вчера тощего зайца, когда Эдан опять напрягся, невидяще уставившись в темный проем меж камнями, за которым свистел ветер.

— Опять зовет, — прошептал он.

— Что? — впервые за эти дни девушка по-настоящему забеспокоилась.

— Сколько помню себя, слышу это… этот зов — тем сильнее, чем дальше на север. В долине, правда, его почти не было, наверное, из-за амулетов. А вот теперь вопит так, что голова болит.

— В детстве ты часто говорил, что горы зовут тебя, — вспомнила Лая.

— Да. Только это не горы. Кто бы это ни был, он ждет за горами, по ту сторону. Но я еще не настолько сошел с ума, чтоб идти к нему…

— Тогда просто не обращай внимания. А головную боль я тебе уж как-нибудь вылечу.

— И рад бы, Снежинка, — устало нахмурился Эдан. — Да только из-за него я остальное плохо чувствую. Не могу толком разобрать, идет за нами кто, или нет. А Слава, думаю, так просто не отвяжется. Да и на той прогалине вряд ли все люди Амареша полегли: могут, если захотят, и тропу отыскать, и проводника…

— Ахары не предают своих! — возмутилась на такое подозрение девушка.

— Не предают, — согласился мастер. — Но нам ведь ясно показали, что мы… больше не «свои».

— Думаешь, Леор..?

— Не Леор. И не кто-то из близких тебе. Но там ведь еще остались те, чьи родные погибли из-за нас…

Лая мрачно уставилась в огонь.

— Может, тогда лучше пусть догонят, — прошептала она, но, перехватив полный боли взгляд, осеклась. — Мы выберемся, — уверенно вздернула подбородок. — И вообще… Иди спать, я покараулю…

Через плато они брели два дня. Бесконечные два дня, за которые Лая много раз успела проклясть и Северные горы, и злой, до костей пробирающий ветер, и скользкую каменную крошку под ногами, и снегоступы, прикрученные к мешку да больно бьющие с каждым шагом пониже спины. Эдану было хуже — кроме вещей он тащил на себе еще и связку толстых сухих веток, тщательно укутанную от непогоды, да мешочек древесного угля: там, куда они шли, с топливом было худо. И пусть только часть из взятого пригодиться для их собственного костра, остальное же пристроено будет на ближайших стоянках для следующих путников, юноша все равно терпеливо закидывал за спину после каждого привала лишнюю ношу, ни разу не позволив себе даже намека на недовольство ахарскими порядками, — и лишь однажды мечтательно помянул легкие торфяные кубики с Южного континента. Завидная все-таки у темных мастеров выучка!

К середине второго дня сгрудившиеся на горизонте белые вершины приблизились, тесня и обступая с трех сторон, ощерились заледеневшими каменными клыками, — и Лая, к своему ужасу, все сильнее начала понимать, что уж туда-то полезть ее не заставит даже вся имперская армия с Гильдией во главе! Слишком сильно отличались эти неприступные, заснеженные громадины от привычных с детства лесистых склонов. Перевалить через такой хребет, да еще зимой? И о чем они только думали?!

Но, к Лаиному то ли облегчению, то ли беспокойству, карабкаться к теряющимся в облаках вершинам им не пришлось: обозначенная большими черными валунами тропа к вечеру спустилась в расселину, закончившись у темного зева пещеры.

Ага, вот зачем они тащили с собой неудобный масляный фонарь, баклагу масла к нему и целую связку дорогущих лучин из плотного южного дерева! Света от последних немного, зато горят медленно, ровно, почти без дыма. И где только Эдан отыскал эту редкость в ахарском стойбище? То ли с собой принес, то ли Ишин шатер, где и не такое найдешь, выпотрошил…

Спрашивать у Лаи сил не было. Согретая разведенным в пещере, недалеко от входа, вялым костерком да кружкой наваристой шархи, только и успела она, что закутаться поплотнее в одеяло, перед тем, как провалиться в сон.

Подземный путь оказался почти приятным — если не считать едва разгоняемой слабым светом фонаря тьмы вокруг да угнетающей толщи камня над головой. Но к последним охотница быстро притерпелась. Не так уж сильно узкие пещерные проходы отличались от привычных каждому вору мрачных лазов да отдушин в замках высоких лордов. Здесь, пожалуй, даже было уютней. Уж просторнее точно.

Спутник ее тоже ничуть не нервничал. Наоборот, спокойнее стал, что не очень-то удивительно: если и преследовал их кто от самой долины, то в этом лабиринте без ахарской карты уж точно потеряется. Вспоминать о том, что Эданова гильдийная подружка брела за ними по чутью, а вовсе не по следам от сапог, Лае как-то не хотелось…

Чем дальше уходили они в глубь горы, тем теплее становилось. Почти вся верхняя одежда заняла место среди тюков за спиной уже к концу первого дня — а на четвертый охотница пыхтела в потертых полотняных бриджах и нижней рубашке, раздумывая, сильно ли натрет плечи поклажей, если разденется совсем или хотя бы до пояса. Эдан шагал чуть впереди — ничуть не запыхавшийся и все такой же невозмутимый. Кажется, ни жара ни холод его не брали. Лая, глядя на него, завистливо вздыхала, устало переставляла ноги и потихоньку впадала в уныние, мечтая о свежем ветерке да возможности искупаться.

Неудивительно, что не смогла она сдержать восторженный — хорошо, хоть негромкий! — взвизг, когда неудобный узкий лаз вывел их в огромный белый грот, в центре которого раскинулось слабо светящееся озеро.

Прозрачное!

Теплое!

И, если верить ахарской карте, вполне пригодное для питья и купания!

Согласно той же карте, до выхода из подземелий оставался всего день пути, так что Эдан, прежде не дававший им передышки, теперь с чистой совестью позволил задержаться. Даже костер из припрятанного бережливыми ахарами на стоянке сушняка предложил развести, что было очень кстати: последние три дня приходилось им обходиться лишь сухим пайком или тлеющими углями крохотной походной жаровни.

Они вымылись, выстирали одежду, вычистили вещи. Затем плескались в исходящей паром, мерцающей воде, резвясь, как дети. Эдан сгребал Лаю в охапку и целовал — грубо, нетерпеливо, царапая отросшей щетиной.

Они долго любили друг друга. И заснули вместе — спокойные и довольные, забыв о ночном дежурстве впервые за всю дорогу.

А наутро (наверное, это было утро — Лая совсем потеряла здесь счет дням и ночам) молодой мастер, собранный, гладко выбритый и вновь какой-то напряженный, растормошил охотницу, так и не дав досмотреть первый за последние месяцы уютный и ласковый сон.