Марина Дяченко - Авантюрист

— Я хочу знать всё про этого мага, — проговорил Эгерт, делая ударения на каждом слове.

Мы с Аланой, не сговариваясь, посмотрели на Танталь.

— Эгерт, Тория не должна быть одна. — Бывшая актриса глядела в сторону. — Я… пыталась передать тебе… чтобы ты охранял ЕЁ!

Солль нахмурился:

— Я отправил гонца. Начальник стражи снимет, если понадобится, пост у городских ворот, но наш дом будет охраняться, как осаждённая крепость… Что я ещё могу сейчас сделать?

Он говорил медленно и внятно — я понемногу понимал, почему его ребята сумели взять верх над превосходящими силами головорезов. Если он отдавал боевые приказы таким же внятным, негромким голосом — как гвозди вбивал, честное слово, попробуй вытяни обратно…

И ведь он прав. Это я, будь у меня здоровье, вскочил бы в седло и гнал что есть мочи — в святой уверенности, что без меня дело не обойдётся…

— Теперь я хочу знать всё о МАГЕ. — Видно было, что полковнику непривычно повторять распоряжение дважды. — Танталь, пожалуйста, расскажи.

…Она утаила не много — не сказала, например, о том зимнем разговоре с господином Чонотаксом, разговоре, у которого, как она думала, не было свидетелей. И о том, что маг «прикрывал» её во время визита к Двери, — не сказала тоже. Я понимал почему.

Полковник Солль потрясающе владел собой. Даже когда упомянуты были Луар, Амулет и Дверь Мироздания, даже когда речь зашла об испытаниях, выпавших на долю Аланы, — на красивом лице Солля не дрогнул ни мускул. Равнодушная статуя.

Танталь закончила и перевела дыхание. Алана подсела поближе к отцу, взяла его за руку; да, разлука явно пошла ей на пользу. Будучи подростком, она не позволяла себе телячьих нежностей.

— Господин Рекотарс…

Да, я знал, что до этого дойдёт дело.

— Господин Рекотарс, сейчас вы ранены и, возможно, не особенно рады беседе. И всё же я настаиваю на ответе: как случилось, что моя дочь, а ваша жена так легко стала добычей этого… мага?

Он говорил по-прежнему негромко. Без нажима; он и не сказал-то ничего особенного, но у меня вдруг перехватило дыхание.

«Как случилось?..»

Как случилось, что я вообще появился на свет? Как случилось, что я угодил в Судную камеру? И как случилось, что я дожил до этого дня, меня ведь много раз собирались убить?!

А мне в общем-то нечего терять. Алану я доставил отцу… смелое слово — «доставил», но ведь на деле так и есть — вот они оба, сидят напротив, рассеянно держа друг друга за руки — любо-дорого взглянуть…

Мне нечего терять. Я устал врать, вожжаться со своей тайной…

Я поудобнее пристроил голову и тоже начал рассказывать.

О сборщике. О Судье. О цене, которую запросил Черно за моё освобождение; о том, что я хотел жить и всерьёз решил заплатить эту цену. Как я отправился на поиски Аланы — и нашёл её, отбил от комедиантов, женился на ней — ради приданого, которое в общем-то оказалось не таким уж дорогим…

Мне потребовалось всё моё мужество.

Потому что по мере моего рассказа застывшее лицо Солля всё больше оживало. И глаза из серых делались чёрными, при взгляде в эти глаза враги должны были либо превращаться в камень, либо бежать без оглядки, страшно подумать, что может со мной сделать обладатель таких вот глаз…

Упрямство спасло меня. Одно упрямство; я так и не отвёл взгляда. Ни на мгновение. Я даже мигать перестал.

Алана отодвинулась от отца и втянула голову в плечи. Она единственная знала мою историю в подробностях и до конца; сейчас она выслушивала её заново, невольно пересматривала прошлое глазами Эгерта и Танталь — и, вероятно, это зрелище могло напугать кого угодно.

У Танталь — я видел её краешком глаза — было такое лицо, будто я на её глазах обрастал чешуёй.

Наконец я закончил; почерневшие глаза Солля давили мне на лицо так, как давит, вероятно, скатившаяся на дно могилы земля.

— На мою дочь обрушиваются все на свете беды, — сказал Эгерт после паузы, тянувшейся чуть не полчаса.

Поднялся. Одним движением пересёк разделявшую нас комнату, взял меня за воротник и поставил на ноги; перед глазами у меня потемнело, я потерял из виду нависшее надо мной свирепое лицо. Хоть бы глаза сохранили осмысленное выражение, хоть бы не быть похожим на безответную куклу…

Пальцы Солля разжались. Я сполз обратно в кресло; спустя минуту перед глазами у меня забрезжил рассвет. Едва прозрев, я разглядел Солля, на котором двумя гирьками висели две его дочери — родная и названая.

— Оставь, не трогай, оставь!..

— Сожалею, — сказал я хрипло. — Сожалею, что доставил вам столь неприятные минуты.

Солль наградил меня взглядом, от которого можно было превратиться не то что в камень — в стекло. Легко волоча за собой вцепившихся в его плечи женщин, шагнул к двери:

— Алана, мать заждалась. Танталь, дом требует твоего присутствия… Карета у ворот. Поехали.

Алана наконец-то выпустила руку отца. Отпрыгнула назад:

— Я не поеду… без Ретано. А ему нельзя ехать, ему надо лежать!

Солль резко обернулся:

— Алана, я слишком долго и слишком много тебе позволял. Теперь я велю, а ты делаешь. В карету!

Последние слова он почти выкрикнул, и сила приказа была такова, что Алана, как заведённая, сделала шаг к двери.

— Эгерт, выслушай! — Это вмешалась Танталь. — Ты же не можешь не выслушать нас, ведь мы же…

Эгерт распахнул дверь, и Танталь прикусила язык, опасаясь свидетелей. Алана, опомнившись, отпрыгнула назад.

— Аген! — рявкнул Солль, выставляя из комнаты Танталь. — Уходим!

— Я не поеду, — сказала Алана, и мне на мгновение показалось, что вернулись прежние времена и передо мной стоит скверный упрямый подросток.

Солль ничего не сказал. И конечно же, не взглянул в мою сторону.

Он попросту взял мою жену в охапку и легко, как котёнка, вынес прочь.

— Ты не име… пра-а…

Грохнула, захлопываясь, дверь.

Так закончилась история моей женитьбы.

Я, которому оставалось жить меньше месяца, не должен был гневаться на судьбу. Скорее мне следовало благодарить Солля за своевременное решение — он поступил как умелый и жестокий хирург. Милосердный до жестокости…

Так думал я в минуты слабости. Сказалась большая потеря крови; тем временем прошёл день и другой, и обмелевшие было красные реки понемногу восстановили своё полноводье. Усталую покорность судьбе будто смыло горячим течением; во мне проснулся оскорблённый супруг. Потому что нет таких законов, по которым мужнюю жену мог уводить силой кто бы то ни было — хоть бы и её родной отец…

Хозяин был рад моему отъезду. Он даже не умел скрыть этой радости; последние дни были для него чёрными днями убытков, и, обязанный проявлять ко мне внимание и щедрость, он втайне скрежетал зубами. Он бы вышвырнул меня раньше, если бы не страх перед полковником Соллем; зато на радостях от моего отъезда он забыл взыскать с меня за прокорм лошади.