Марина Ли - Школа Добра

Пламя аккуратно разошлось в стороны, пропуская меня, и немедленно сомкнулось перед сунувшейся за мной зоологичкой. Глаза слезились от едкого дыма, но я смогла найти кастрюльку с пельмешками. Вслепую, задыхаясь, взывая ко всем богам, чтобы папа и Алекс никогда в жизни не узналио моем героизме, я потащилась к дверям, возле которых завывала сумасшедшая активистка движения «Свободу поющим пельменям». На ходу удивилась тому, что сосуд с подопытными совсем ничего не весит, подцепила под локоть освободительницу и вывалилась-таки в коридор.

Почти сразу же за спиной зашипело, заревело и грохнуло, выбивая окна и уничтожая все то, что мы сооружали не одну неделю.

– Во имя детей Леса, – причитала ненормальная, не сводя с меня безумного взора. – Я едва не убила спасительницу. Богиня послала тебя нам в ответ на наши молитвы, а я… О Боги!!!

Она упала на колени, ткунлась лбом в пол и попыталась облобызать мои ноги. Хорошо, что пельмени пропустили этот момент. Боюсь представить, как бы они отреагировали на этот момент.

Я осторожно отошла на несколько шагов от этой фанатички, шепча тихонько:

– Счастье, что Дей копирует все записи… Едва не потеряли все результаты исследований… – приоткрыла крышку кастрюли, проверяя, как там наши подопытные и проорала на все общежитие одно из любимых слов Динь-Дона. То самое, которое на «бэ» начинается и на «лять» заканчивается.

Потому что из-под крышки на меня рыжел один-единственный зажаренный до золотистой корочки пельмень. Видимо тот самый, солист.

– Сталь подчиняется покорно,

Ее расплющивает молот,

Ее из пламенного горна

Бросают в леденящий холод.

И в этой пытке, и в этой пытке,

И в этой пытке многократной –

Рождается клинок булатный, – пропел он немного обиженным голосом.

– А где остальные? – я схватилась рукой за горло. – Тищенко меня убьет…

Подумалось, что в пылу я не заметила второй кастрюли, схватив крайнюю. И все остальные пельмени погибли.

– Идиотка! – накинулась я на причитающую зоологичку. – Ты все испортила.

Перед глазами вдруг потемнело и на секунду подумалось, что было бы так просто сейчас ударить по ней огненным шаром, чтобы и кучки пепла от нее не осталось. И моя память услужливо предоставила мне страницу из неизвестной книги, на которой было подробно описано, каким образом создается этот шар.

Я зажмурилась и отвернулась, закрыв лицо свободной рукой.

– Черт с тобой, – прошипела, стараясь не смотреть в ее сторону. – Некогда мне с тобой…

Руки чесались, я просто задыхалась от нестерпимого желания отомстить.

– Мне… надо…

Еле-еле переставляя ноги, доползла до лестницы и ухватилась за перила. Главное не думать о ней? Что это со мной? Я ведь совсем не такая… Или такая? Пельмень запел что-то нежное и трогательное о любви, а я тяжело дышала, почти уткнувшись лбом в колени.

Минут десять спустя меня немного отпустило, жажда крови исчезла, а мир снова окрасился в обычные цвета. Правда, более мрачные, чем обычно, потому что все еще было страшно представить, как отреагирует Дей на новость о том, что его демотиваторы погибли в неравном бою за свое освобождение.

– Идиотка, – я снова начала заводиться и поспешила уйти подальше от разгромленной лаборатории и причитающей зоологички. – Они даже не разумные! Просто отражают человеческие эмоции.

– Гляжусь в тебя, как в зеркало,

До головокружения,

И вижу в нём любовь мою и думаю о ней.

Давай не видеть мелкого

В зеркальном отражении.

– Достаточно! – рявкнула я и сама удивилась, когда пельмень замолчал. – Балдею от тебя, честное слово! Пусть Гениальные Ручки что хочет говорит, но я тебя себе заберу, если выживу после предстоящей беседы.

– Не вешать нос, гардемарины,

Дурна ли жизнь иль хороша.

– Вот-вот, и я об этом же… Но что происходит?

А что-то действительно происходило, потому что ни на шум, устроенный нами на этаже, ни на наши вопли не открылась ни одна дверь и не появилось ни одной любопытной студенческой физиономии. И вообще, в предметницком корпусе стояла какая-то нездоровая тишина.

И только из нашей комнаты доносился гул голосов и… пение?

– Убью всех! – заверила я пельменя, задохнувшись от своей догадки.

Первым, на кого я обратила внимание, открыв дверь, была Фифа. В облегающем черном платье – и это не было предметницкой формой – она скользила между столиками и громким грудным голосом объявляла:

– За третьим столиком мизер! Пятый столик, время!

Я оглянулась по сторонам. Стены нашей комнаты раздвинули, магически увеличив небольшое помещение до огромного зала. Из общего холла и из целовален принесли столики и кресла.

Гости сидели по три человека за пятью столиками. То есть, за тремя последними столиками сидело по три человека. За первым же обитали два человека и один мыш, а за вторым один кабачок, один Вениамин Фростик и один Амадеус Тищенко.

И в довершение картины у шкафа с треснутым зеркалом в три аккуратных ряда лежали мои пропавшие пельмени и радостно пели:

– Казино, казино, казино,

Это музыка, песни, вино,

Это слёзы растраченных лет

И фортуны счастливый билет.

– А что здесь происходит? – поинтересовалась я и сама удивилась своему спокойствию.

Вдруг показалось, что все те темные и нехорошие желания, с которыми я при помощи одинокого поджаренного пельменя боролась на лестничной клетке, лопнули внутри меня с тихим хлопком и ничего после себя не оставили. Только пустоту.

– Юлка, а ты чего тут? – Тищенко оторвался от созерцания карт и посмотрел на меня недоуменно. – Ты же на дежурстве должна была...

Кастрюля в руках вдруг начала невообразимо раздражать, поэтому я просто засунула солиста в карман своей формы, а ненужную теперь тару поставила на пол.

– Это что такое? – обвела рукой помещение, которое еще вчера было моей комнатой.

– Карточный турнир, – грустно вздохнув, признался Григорий. – Мы хотели тебе рассказать...

– Я хотел, – уточнил Вепрь. – А они запретили.

Посмотрел обвиняюще на моих приятелей и объяснил мне:

– Юлка, не обижайся. Все было честно, мы голосовали. И большинством голосов тебе было решено ничего не говорить.

Пустота внутри меня покрылась инеем и на присутствующих стало вдруг до слез больно смотреть.

– Почему? – это я спросила? Этот хриплый голос мне принадлежит?

– Просто... – Веник бросил испуганный взгляд на Тищенко, пошевелил бровями, зачем-то ткнул себя пальцем в глаз, кашлянул, словно намекая мне на что-то. Когда же я никак не отреагировала на его непонятные телодвижения, едва шевеля губами прошептал: