Марина Дяченко - Преемник

Эгерт с трудом сдержал желание ударить лежащего. Прошелся, слушая собственные шаги; уселся на подлокотник кресла:

– Я вот не боюсь, Сова. Пуганый я. О себе думай.

– Обо мне уже подумали, – атаман громко сглотнул. – Мне все одно… Да вот только… – он замолчал, глядя на Эгерта с нескрываемой издевкой, явно ожидая вопроса.

– Не «все одно», – Эгерт снова встал. Подошел к жаровне, потрогал пальцем рукоять клещей, отдернул руку. – Не «все одно», Сова… Я ведь на части тебя порежу. Все, что висит, повырву с корнем… И язык тоже. И не будет «только» – одно мясо бессловесное, подавишься своим «только»…

Сова часто задышал:

– Запаришься… Грязи побоишься, полковник. Измараешься по уши… Хотя… – он хрипло хохотнул, – и так ты получаешься в дерьме, полковник… Как я.

Солль мысленно выругал себя за недостойную уязвимость. Слова Совы не должны волновать его – а вот донимают, жгут, будто он, Эгерт – пытаемый…

Он отыскал среди палачова имущества кожаные рукавицы – засаленные, неоднократно бывавшие в деле; при мысли, что придется сунуть в них руки, его жестоко передернуло.

– Говори, падаль, – он шептал, не разжимая стиснутых зубов. – Говори, служил в Ордене?

– Так и ты ж собирался служить, – Сова усмехнулся. – Я тебя сопляком помню… Господин тобой как чуркой игрался. А мог бы и плащом одарить – так побоялся ты, полковник, обгадился, сбег… Ничего-о… – и атаман многозначительно прищурился.

Солль потратил несколько секунд на то, чтобы успокоить дыхание. Кровь бешено стучала в ушах – небо, где же все его хладнокровие?! Зачем он тянул эту падаль со дна, что он хотел услышать?!

– Ничего-о, – протянул он в тон Сове. – Что с хозяином случилось, помнишь? Только ты, дружок, так легко не отделаешься. Говори!..

Уже придуманный было вопрос не уместился у него на языке, не пожелал быть высказанным вслух; он сверлил Сову взглядом, надеясь, что тот сам по себе выболтает нечто, интересующее допросчика.

Сова прекрасно понял, о чем его хотят спросить. Эгерт похолодел при виде атамановой улыбки; Сова аккуратно облизал губы:

– Что?

Издевается, подумал Эгерт, и ухватился рукавицами за рукоятки клещей. Вот оно, дожили – полковник Солль как заплечных дел мастер… А клещи уже были. Только там были отточенные, как шило, длинные ручки – Фагирра напоролся, острия вышли из спины… Удивительно, это какая должна быть сила, чтобы пробить насквозь… Неужели…

– Говори, скотина, – голос Эгерта казался ему чужим, но тем не менее вполне внятным и вполне спокойным голосом. Клещи в руках не дрожали; их малиновый клюв дымился.

Мышцы связанного Совы сами собой напряглись – но на лице не было страха.

– Что? – снова спросил не без ерничества. – Что говорить-то, полковник, ты спроси-ка!

Теперь Солль смотрел на Сову из-за малинового клюва клещей; такой ракурс придал ему уверенности:

– Про мальчишку. Все. Когда, зачем, о чем…

– Про какого мальчишку? – глаза Совы насмехались. – Имечко пожалте, полковник, мальчишек много было для разных надобностей… – он ухмыльнулся так отвратительно, что Эгерта чуть не стошнило.

– Луар Солль его имя, – выдавил он, с ненавистью глядя в желтые с ободком глаза. – И если ты соврешь, падаль…

Сова захохотал.

Он смеялся, запрокинув голову и ударяясь затылком о топчан; Эгерт стоял над ним, сжимая в руках клещи, хватая спертый воздух ртом.

Сова отсмеялся. Прищурился, заглядывая Эгерту чуть не в самую душу:

– Да, полковник… Лучше бы тебе… Лучше заплатил бы мне… за молчание… Потому что мальчишка этот… – он лукаво прищурился, выдерживая почти театральную паузу. Солль удерживал ставшие вдруг непомерно тяжелыми клещи и с ужасом ощущал мутную волну, зарождающуюся на дне его сознания.

Если Луар… Нет. Он, Эгерт, не сможет жить и секунды. Если окажется, что Луар…

Мертвая девушка на дороге. Бурая кровь на босых ногах, дым, обгорелый труп…

…Мокрый сверток в руках. Мутные глаза и прожорливый рот, и разочарование, в котором даже себе стыдно признаться: и это – сын?!…Зеленая шишка и живой перламутровый жук… Я хочу быть как ты… Но я никогда не буду фехтовать, как ты…

– Мальчишка этот, – Сова перевел дух, – еще покажет тебе, что и в какую цену, полковник. Он… поди возьми его. Проткни его, попытайся… Того проткнул – а этот тебя нанижет, как лягуху… Ты б видел, что он творил, – глаза Совы мечтательно закатились. – Я ведь всем расскажу, что он творил-то, сынишка твой… – глаза откатились обратно и издевательски сузились, он попытался приподняться на локте, но цепи опрокинули его обратно. – Да мне как сказали, что он вроде как твой… Дохохотался до пуза, чуть штаны не промочил… Не сопи, полковник, что уж, с кем не бывает… Не сопи и зенками не бегай. Подгуляла твоя баба, ай-яй-яй, с господином подгуляла, можешь теперь и бабу проткнуть… А про мальчишку – расскажу, отчего не рассказать… Только ты судью позови. Да писца, да кого хочешь, да хоть на площади… – он вдруг оборвал себя, с трудом придавая своему лицу непривычное, почти участливое выражение: – Только жаль мне тебя, полковник. Баба-курва и сыночек-пащенок… Отомстил тебе господин. И за меня тоже. Как совьешь себе удавку – вспомни Сову… А мальчишка… – и он смачно щелкнул языком. – И петли, и угольки, и колодцы, и железо, и бабы, и девчонки… Ой, мальчишка твой, жаль, не увижу я… как он тебя прищучит, полковник. Папашку-то…

– Врешь, – сказал Эгерт глухо. – Скажи, что врешь, падаль, или…

– Или что? – усмехнулся Сова. – На, жги! Господин вот тоже жег, и меня научил, а уж я… хе-хе, я его научил, и он…

– Врешь!!

Пламя факелов, кажется, содрогнулось. Соллев голос раскатился по закоулкам подземной тюрьмы, многократно повторяясь, ударяясь о стены, путаясь в лабиринтах и замирая в тупиках. Где-то за толстыми стенами вздрогнули узники и повели мордами жирные тюремные крысы.

Сова не отвечал. На дне его глаз светилась победа.

Мутная волна, поднимавшаяся из Соллевой души, встала во весь рост и захлестнула и мысли его, и чувства, и память.

В эту секунду он на миг понял Фагирру. Понял всех на свете палачей – как сладостно оборвать эту ухмылку. Как сладко оборвать это грязное торжество, не отыграться, так хоть отомстить… И не важно, что правда, а что ложь. Есть только желтые с ободком глаза и волосатое тело, способное испытывать боль. И оно испытает ее – море боли, океан страданий, из часа в час, изо дня в день, Солль не устанет, у них впереди долгая жизнь, долгая пытка…

В лицо ему ударил удушливый запах горящего мяса. Желтые глаза Совы вдруг сделались черными – так расширились зрачки; первые секунды он еще сдерживал крик, притворяясь равнодушным – но уже спустя мгновение стены пыточной потряс дикий вопль, сменившийся хрипом. Узники за толстыми стенами содрогнулись, а городской палач, стороживший под дверью, уважительно покачал головой.