Полина Дашкова - Небо над бездной

— Ты бледный, вид у тебя усталый, — заметил князь.

— Простыл.

— Что делал два дня?

— Лежал в номере, пил аспирин.

— Кто тебя навещал?

— Никто.

— Зачем врешь? Не надо, — князь укоризненно покачал головой, — не будешь мне доверять, я обижусь.

— Ну да, приходил нищий русский эмигрант, клянчил денег. Я не вру. Он действительно никто.

— Разве «никто» сумел бы найти тебя? Разве ты заболел бы так после встречи с «никто»?

Федору вовсе не хотелось обсуждать визит Степаненко. Скорее всего, князь понятия не имел, кто и зачем приходил и приходил ли вообще. Он пытался вытянуть информацию для каких-то своих целей.

Какие у него могут быть цели, на чьей он стороне и вообще, кто такой Георгий Иванович Гурджиев, не знал даже Бокий. Вероятно, знал Ленин, но не считал нужным что-либо объяснять.

Почему-то у Федора не поворачивался язык называть этого человека по имени-отчеству, по фамилии. Про себя и вслух он продолжал величать его князем, опуская псевдоним Нижерадзе.

«О псевдониме спрошу при случае», — подумал он и произнес вялым, сонным голосом:

— Заболел я после вашего замечательного ужина. Возвращался пешком, ветер был холодный, меня продуло. Кстати, вы правда считаете, что у человека изначально нет никакой души, что он машина?

Князь выпучил глаза, но усердствовать не стал, видно, понял уже, что на Федора его чары не действуют.

— Слабенький зародыш, зернышко души дается каждому при рождении, — произнес он вкрадчивым тоном проповедника, — но если жить неправильно, зернышко сгниет, ничего из него не вырастет. Человек — то, чем желает быть. Большинство людей желают быть рабами, бездушными машинами. Им кажется, так проще, удобней. Я никого не заставляю танцевать в моих балетах.

— Вы дурачите их, сводите с ума и получаете удовольствие от своей власти над ними, — спокойно заметил Федор.

Он ждал, что князь взорвется, разозлится. Но нет. Усы дернулись в лукавой улыбке.

— Власть — это большое удовольствие, самое большое из всех, доступных человеку. Я никого не держу насильно. Каждый волен отказаться и уйти в любую минуту. Никто не уходит. Им нравится делать, что я велю. Им нравится подчиняться. Больше всего на свете они боятся свободы. Для кого-то самое большое удовольствие — власть, для кого-то — подчинение.

— Что такое, по вашему, свобода?

— Свобода и бессмертная душа суть одно и то же. Кто отказывается от свободы, теряет душу и становится машиной. Это всегда происходит добровольно. Даже в ад никого не тащат насильно. Всегда есть выбор. Но выбор — тяжкий груз, который способны принять на себя лишь избранные.

— Кем избранные?

— Э, дорогой, ты слишком много задаешь вопросов.

Он опять засмеялся. У него было отличное настроение. Он тепло, как родного, приветствовал официанта, который принес ужин из вагона ресторана. Расплачиваться пришлось, разумеется, Федору.

На тарелках дымилось рыбное филе в белом соусе, вареная картошка.

— Я заказал на свой вкус, надеюсь, ты не откажешься.

Федор сначала думал, что кусок в горло не полезет, но рыба оказалась удивительно вкусной. Он съел все, что было в тарелке, с удовольствием выпил жидкий сладкий чай.

Они вышли курить в коридор.

— Ну, а денег нищему эмигранту ты дал? — внезапно спросил князь.

— Нет.

— Почему? Ты что, жадный?

— Да. Я жадный.

— Слушай, хватит врать. У тебя это плохо получается. Кто к тебе приходил? Зачем приходил?

«Я рано расслабился. Он не отвяжется», — понял Федор.

— Тот, кому вы устроили расстройство желудка.

— Вот, наконец не врешь, — одобрительно кивнул князь. — Я знаю, кто приходил.

— Зачем тогда спрашиваете?

— Чтобы между нами не было недомолвок. Мы должны доверять друг другу. Гостя твоего зовут Петр Степаненко. Он сбежал из России в восемнадцатом году, его хотели расстрелять за воровство, но отпустили. Почему ты не сказал мне в кафе, что знаком с ним?

— Потому что он сильно изменился. Отощал, полысел. Я не узнал его в кафе.

— Что ему было нужно?

— Ну, вам же и так все известно, — Федор пожал плечами, — вы маг, провидец.

— Не паясничай, — строго сказал князь, — кто приходил, мне известно. Зачем, неизвестно. Он спрашивал обо мне?

— Он интересовался, чем болен Ленин, и предлагал мне выступить с публичным заявлением по этому поводу.

— Обо мне спрашивал?

— Он назвал вас абреком и спросил, кто вы такой.

— Что ты ответил?

— Ничего.

— Совсем ничего?

— Ну, я сказал, что это не его дело.

— И все? На этом разговор кончился?

— О вас мы больше не говорили. Речь шла о здоровье Ленина. Он требовал, чтобы я публично объявил Ленина недееспособным, сумасшедшим сифилитиком. Это была провокация.

— Как ты догадался?

— По глазам.

— Молодец. Ты не ошибся. У него глаза подлеца и провокатора. Ну, а теперь скажи мне, что, Ильич правда болен безнадежно?

— Он болен тяжело, но не безнадежно. Сифилиса у него нет. Маразма тоже.

— В России верят слухам о сифилисе?

— Не знаю. Я не интересуюсь слухами.

— Кто это придумал, как ты считаешь?

— Понятия не имею. Какая разница?

— И правда никакой. Мне жаль Старика. Он романтик, большое наивное дитя. Мы с ним сыграли много интересных шахматных партий.

— Кто выигрывал?

— Бывало по разному. Ильич — хороший игрок, с плохими я не играю. Скучно.

Князь замолчал, потушил папиросу. Проводил взглядом пару, которая прошла по коридору к вагону ресторану. Упитанный лысеющий блондин в модном пиджаке, столь узком в бедрах, что шлица сзади расходилась, непристойно выпячивался круглый зад. Спутница его, темноволосая стройная дама в кремовом шерстяном платье, на ходу нервно щелкала замком сумочки. Князь причмокнул и облизнулся, дама была хороша. Федор странным образом почувствовал, как князь мысленно приказывает ей обернуться. И она обернулась. Глаза князя подернулись маслянистой влагой. Дама заправила за ухо завитую короткую прядь и посмотрела на Федора.

— Ну, а загадку мою не забыл? — задумчиво спросил князь, когда пара исчезла за дверью тамбура. — Можешь сказать, кто из вождей в детстве пошутил, пустил свинью в синагогу? Как звали того маленького шалуна?

— Шалуна звали Коба.

Князь радостно засмеялся, хлопнул в ладоши.

— Молодец, правильно! Только Кобой он стал позже. Тогда его звали Сосо.

— Вы знали его в детстве?

— И в детстве, и в юности, и теперь знаю.

— С ним вы тоже играли в шахматы?

— Нет.

— Почему? Он плохой игрок?

Князь глухо рассмеялся, потрепал Федора по плечу.