Н Джеймисин - Сто тысяч Королевств

Но даже в этом безумном экстазе… я пыталась. Раз за разом. И не могла; будучи всего лишь человеком. Но в ту секунду я, устремляясь навстречу, жаждала быть большим, исходить большим, давать большее, ибо я любила его.

Я любила его.

Ньяхдох резко изогнулся, ввысь, прочь от меня. В последней вспышке звёздного света глаза уловили мельком проблеск безупречного гладкого, совершенного тела, натянутого как струна извивами упругих мышц, глянцевито лоснящегося от струек пота, скатывающихся каплями вниз, туда, где наши тела сливались воедино. Пряди волос отлетели назад, отброшенные за изгиб спины. Провалы глаз крылись за судорожно сжатыми веками, разверзшийся криком рот перекашивал лицо, стянутое той восхитительной маской заведомо подступившей к самому краю агонии-возбуждения-ярости-боли-наслаждения, что стынет в миг готовящегося прорваться разрядкой удара.

Чёрные плети взметнулись в перехлёсте — заключая нас в объятия небытия.

И мы пали.

…нет, нет, полетели, не книзу, но ввысь, во тьму. Во тьму, испещрённой прожилками, тончайшими беспорядочно мельтешащими нитями — белоснежными, и золотистыми, и алыми, и цвета ярчайшей синевы. Я потянулась, в попытке ухватить эту мерцающую чару и потянуть к себе, но что-то вдруг обожгло кончики пальцев. Всмотревшись, я обнаружила их увлажнившимися от мерцающих крупиц чего-то, что сочились, сучились крошечными пылинками энергии, плывущими по орбите. А потом Ньяхдох разразился воплем, а тело его — содрогнулось, и нас вознесло…

…минуя бесконечные скопления звёзд, минуя бесчисленные миры — через слоистую пелену света и раскалённые добела гряды облаков. Неслись вверх и вверх, и быстрота наша была невероятной, а размах наш, и размер, и предел — непостижим. Оставив далеко позади светлые чертоги, возносились всё дальше и дальше, рассекая нечто более странное, более невообразимое, чем просто — миры. Геометрические формы, скрученные, спутанные и горячащиеся. Белоснежный ландшафт из закостеневших, застыших льдом вспышек и взрывов. Трепетавшие грозди плетей — умысла! — рвущихся в погоню за нами. Живые громадины наподобие левеиафанов, исполненные ужасающих душу очей и лиц давно утерянных друзей.

Я сомкнула глаза. Мне пришлось их сомкнуть. Тем не менее картины никуда не девались, продолжая и длясь, ибо в этом месте я не имела век, дабы прикрыть глаза. Безмерная, я витала в небытии, и продолжала расти и шириться. Миллион стоп, два — дланей… Я и вовсе уже не знала, чем обернулась в этом странном месте, куда Ньяхдох увлёк меня, ибо вещи, царящие здесь, ни единой смертной душе ни сотворить, не бысть и не уразуметь, а я объемлила все их разом.

Нечто давное знакомое, изведанное: тьма, коя явялась квинтэссенцией самой сущности Ньяхдоха. Она осаждала, окружала, теснила меня, покуда весь выбор не сошёлся в одном — сдавшись, уступить ей. Что-то бурлило внутри меня — здравость? разумность? самость? — удлиняясь, взрастая, смыкаясь натянутой до такого предела струной, что мерещилось: одно лишь касание, — и им конец. Обрыв. Слом. Да, то был неизбежный конец всему. Но всякий страх, казалось, оставил меня, даже тогда, когда слуха коснулся первый звук: колоссальный, неслыханный, ужасающий рёв. Что я могу сказать? описать? изобразить? — кроме того, что рёв этот зародился в глубинах голоса Ньяхдоха, когда он вновь разразился ором. Потом я дозналась, что его исступлённый экстаз вынес нас за пределы вселенной, и мы подступили к самому Маальстрему, прародине богов. И одно это способно было разодрать меня в клочья.

А потом, когда рёв взмыл особенно убийственной нотой, что я поняла — более мне не снести, не выдержать, — мы застыли. Зависли, паря недвижимо, сдерживаемые на месте.

А после вновь понеслись, уже вниз, падая сквозь невнятно копошащиеся неведанные странности, и дробящийся мрак, и слоящуюся тьму, и вихри света, и свистопляску небесных тел — вкруг одного, особенно прекрасного, зеленовато-синего шарика. И неслись, неслись, покуда не грянула новая волна рёва и покуда мы, рушась вниз, не прочертили собою воздух, прокладывая путь сгустком раскалённого добела пламени. И что-то пылающее бледным огнём не вздёрнулось на дыбы, из ничтожного враз обратившись громадой, и всеми шипами, шпилями, остриями, и белокаменным массивом, и предательской изменой… — Небеса, то были Небеса, — не поглотило нас целиком.

Думаю, я завизжала вновь, обнажённая, с кожей, дымящейся от пара, — и врезалась что есть маху о собственную постель. Ударная волна, вмявшая меня в простыни, вихрем пронеслась по комнате, сметая всё на своём пути; с таким грохотанием, словно сам Маальстрем обрушился на землю. И более я не знала ничего.

25. Шанс

Ему стоило убить меня той ночью. Так было бы проще всего. Легче лёгкого.

Как себялюбиво с твоей стороны.

Что?

Он отдал тебе своё тело. Дал удовольствие, с коим не в силах сравниться ни единый смертный любовник. Сражался с собственной природой, чтобы удержать в тебе искру жизни; а теперь ты не желаешь его тревог.

Я не имела ввиду…

Ну да, так оно и есть. Ох, дитя… Думаешь, ты любишь его? Думаешь, что достойна его любви?

Я не могу говорить за него. Но способна разобраться в собственных чувствах.

Не будь…

И пока что неплохо владею слухом. Ревность вам не к лицу.

Что?

Оттого вы и взъярились так на меня, верно? Уподобившись Итемпасу, скупясь делиться…

Замолкни!

…но этого никто и не требует. Разве ты не видишь? Его любовь к тебе не стихала ни на секунду. И никогда не затухнет. Ему никогда не вырваться из-под вашей с Итемпасом власти, покуда его сердце принадлежит вам обоим, трепыхаясь в ваших руках.

…Да, истинно так. Но я — мертва, а Итемпас — безумен.

А я — умираю. Несчастный Ньяхдох.

Несчастный Ньяхдох, и несчастные мы все.

Я пробуждалась медленно, поначалу осознавая лишь тепло и покой. Солнечные зайчики барахтались по щеке, алыми бликами проникая под зажмуренные веки. Поясницу потирала обнимающая полукружием рука.

Поначалу, стоило открыть глаза, и всё вокруг расплывалось. Сплошным белесым, подрагивающим маревом. Маревом, мимолётно всколыхнувшим воспоминания о чём-то ином, но схожим — айсберги вмёрзших в лёд взрывов — расплывающиеся в сознании, словно утекающие сквозь пальцы, всё глубже и глубже, куда-то в недосягаемую даль. Какой-то ещё один крошечный миг сознание зависло, замешкалось, оттягивая неизбежное: я была смертной, чей разум не был готов вмещать это… постижение. Даже когда оно улетучилось, и я вновь вернулась в себя. К себе, одетой в махровый халат. К себе, усаженной на чьи-то колени. Помрачнев, я слегка приподняла голову.