Татьяна Мудрая - Мириад островов

Тот островок, к которому они повернули, издали казался готическим строением о тысяче шпилей: Галина вспомнила, как вздымалось горе сердце от панорамы Кёльнского собора в старой книге. Когда отец взял её, девчонку, с собой в туристический вояж и поднял на смотровом воздушном шаре, впечатление оказалось чуть худшим — храм не улетал ввысь, не вгрызался в небо множеством клыков-фиал, но неподвижно стоял на земном якоре.

Только вот остров-храм был зелёным. Почти весь его, до узкой прибрежной полосы, закрывали исполинские пирамидальные сосны или криптомерии. Нижние ветви начинались довольно высоко от земли, и покрытые гладкими чешуями стволы вытянулись подобием окаменевших драконов и дышали нагретой от солнца смолой. Глыбы с острой гранью загромоздили берег причудливым стадом оборотней — под самую ближнюю каменюку лодочник, чуть покачнув, завёл свою причальную бечеву. На сей раз он, видимо, не захотел создавать пассажирам неудобство или попросту не побоялся распороть днище.

— Ждите, — сказал он. — Я предупрежу, что в одной из лодочек калечный. В бухточке сплошной песок, ничего обеим сестрёнкам не сделается.

Вытянул из-за ворота нарядную каменную гуделку в виде ящерки, дунул с переливом.

— Окарина, — шепнула Галине подруга. — Сердоликовая окарина.

— И что? — спросила та, высвобождаясь из шкур, внезапно ставших очень душными.

— Это от праотцев память. От пастырей древес…

Но уже вышел из тьмы, отделился от ствола светлый силуэт и направился к ним. Моложавый, худой старик в таком же домотканом балахоне, как у лодочника, но длиннее, до самых пят. Борода обстрижена коротко, волосы не стрижены вообще, только расчёсаны и аккуратно уложены на плечи.

— Моё имя отец Мальдун, — сказал. — А ваши знаю от птиц. Что же, выгружайте вашего Волка и несите под деревья.

Галина хотела бы запротестовать, что их сил не хватит нести пациента бережно, однако лодочник подхватил ражего мужика в одиночку, лишь кивнул женщинам — поддерживайте за ноги, чтоб не свисали. И понёс вглубь острова.

Радом со стволами возвышались хижины — несуразные, как покинутый термитник, и нарядные, словно сахарная голова.

— Здесь, — произнёс отец Мальдун. — Кладите прямо в траву, не бойтесь. И снимите, наконец, повязку с глаз — здешний свет не ранит, но исцеляет.

Трава тоже была необычная. В хвойном лесу, особенно еловом, она с трудом пробивается через слой опавших иголок. Здесь же она одевала почву будто плотным ворсовым ковром, похожим на хороший газон или изделие бухарских мастеров. Зелёный цвет словно насквозь пронизало солнцем — так был свеж и ярок. Кое-где наружу выстреливали цветущие трости — редкий подлесок составляли ручной кустарник и миниатюрные, ухоженные лиственные деревья, сплошь одетые полураспустившимися бутонами.

Не успела Орри снять повязку, как Рауди приподнял веки: все в царапинах, белки глаз красны, зрачки открыты широко и как-то неровно.

— Плывёт. И пятна какие-то, — пожаловался он вполне внятно.

— Это от головного ушиба, — пояснил отшельник. — Думаю, с этим всё будет в порядке, сын. Пошевелиться можешь?

Тот повертел головой из стороны в сторону, скривился:

— Наверное, смогу, если будет надо.

Подоспели люди помоложе, вышли из хижин и леса: одинаково наряженные, деловитые, как муравьи. Ловко перевалили пациента на толстое полотнище, подхватили концы, поволокли в самую большую «сахарную голову». Как выяснилось, там был госпиталь.

— Вы тоже там расположитесь, — сказал отец Мальдун женщинам, — На излечении находится мало народу, каморы пусты, а ваши совет и помощь будут со временем необходимы. Пока же осмотритесь, возможно, вам, как супругам, захочется…м-м…уединиться в одной из хижин. Несколько из них пустует, а от гостей днём никто из жителей не запирается.

Как поняли Галина с Орихалхо, торопиться с возвращением в главный дом не было необходимости: помочь они обе ничем не сумели бы, а помешать — очень легко. Вот они и наслаждались — миром, мирной обстановкой, простой, но абсолютно сухой одеждой, в которую сразу же переоделись, и удивительным воздухом, где, кажется, было разлито миро: на диво тёплым, нежным и благоуханным. Аромат вечной весны. «Как будто бы Гольфстрим, когда его перекрыли на Большой Земле, весь перетек сюда и создал новые субтропики», — подумала рутенка.

Люди, в основном ба-нэсхин или полукровки, выходили навстречу из домов, похожих на несуразные колпаки со сбитой тульей, или малые копии горных пиков, или просто кочки на ровном месте, приглашали внутрь. Места было много, предметов обстановки мало, и все домодельные, домотканые, пёстрые: жили здесь одиночки или пары, редко мать или отец с ребёнком. В нежилых лачугах было так же пестро и уютно, только что пыли чуть больше. Орихалхо — она была не так стеснительна — расспрашивала, как у них тут устроено. Получалось, что дитя не связывало, а, напротив, отчасти разъединяло любовный союз. Пребывали здесь исключительно ученики и ученицы главного целителя, которым предстояло уехать на другие острова архипелага или на континент, и один из родителей, обычно тот, который произвёл на свет, вынужден был заниматься воспитанием вместо врачебной практики. Обоим медлить с наукой и отправкой по назначению было бы слишком накладно для государства.

— Ну, мы-то не учить и не лечить сюда прибыли, а только присматривать за процессом, — объяснила Галина.

— Будь уверена, милая сэнья, долго тебе в таковых зрительницах и присмотрительницах не проходить, — заметил на эти её слова один из выпускников, похоже, готиец. — Аура тут такая благотворная — мигом из тебя почтенную игнью сотворит. Уж и по лицу то самое видать.

И хотя женщины согласились в том, что пока с Рауди нельзя спускать глаз и на сутки, кров они себе присмотрели. Чем-то похожий на африканскую коническую постройку или старый улей. Решили, как только их мужчине станет получше, разжиться кое-какой по возможности цивилизованной обстановкой (интересно, где) и перебраться сюда.

После того, как женщины обошли деревню, комната, где работал отец Малдун, напомнила Галине современный госпиталь: никель, хром и стекло, вернее, их местные заменители, сплошная гигиена — а души очень мало. Нескладные же «термитники» казались внутри на удивление живыми и обжитыми — даже те, что стояли без хозяев. И особенно тот, на который был «положен глаз».

Красноволка поместили при лекарском кабинете — с наложенными повязками и чем-то вроде козырька над глазами. Он дремал, распространяя вокруг запах сырого опиума и неких иных снадобий, скорее приятных, чем напротив.