Владимир Колосов - Вурди

— Эй! — Таисья толкнула охотника плечом. — Совсем спятил?

— Д-дура! — неуверенно сказал Лай.

— Я-то дура, а ты… — Она вдруг осеклась, хитро сощурилась: — На себя-то посмотри. Вон там. На щеке.

— Что это? — Лай прикоснулся ладонью к щеке, отдернул ее, будто обжегся невидимым огнем. Вроде волосы. Щетина. Но уж больно жесткие. Длинные. Не его.

— После поймешь, — усмехнулась женщина, подошла к лежанке, ухватила голые ноги мужа. — За руки бери. Не век же ему здесь лежать. Самое время… к костру…

— Ой ли ты горишь, ой ли не горишь, протяни свои алы рученьки да на наше угощение, еловое да березовое, сосновое да всякое, плохое ли, хорошее, доброе ли, злое, веселое да не очень. Будет сегодня ночь, а завтра день… Отойди, старый пень, мешаешь ведь.

— Я. — Гергамора зло зыркнула на сунувшегося было к костру охотника, тот испуганно отпрянул, наступил на ногу стоявшей возле Настасье. Получил весомый тычок в спину.

— Гляди, куда лезешь, волчья голова!

Вокруг засмеялись.

Охотник ухватил было руками напяленную по самые плечи маску, но вдруг передумал. Буркнул что-то неразборчивое. Поспешил отойти в сторону от костра. Его могучая спина мелко вздрагивала. То ли плакал, то ли смеялся — и не разберешь.

— А полушубок-то! Вишь рванье какое, — сказал кто-то из охотников.

— Эй, — окликнула отошедшего Настасья, — ты откуда такой взялся? Что-то не признаю я тебя, а?

— Ой ли люди добрые да не добрые, — снова принялась гнусавить Гергамора, — будет день длиннее да ночь короче, огню гореть — в носу свербеть… Ну что спиной встал?

— Не из наших он, — сказала вдруг Настасья.

— Да не чужой я. — Охотник вдруг повернулся к костру.

— Так и покажись, коли не чужой.

Вокруг смеялись.

— Что, не видишь, дура? Гилд это. Гилд.

— Вернулся? А нелюдим?

— Керка-то куда подевал? Вроде вместе были…

— Пускай. Сегодня-то. Слышь, что Лай говорил. Гвирнусу-то не до того…

Костер жадно лизал лиловые сумерки… Разгоряченные лица. Жадно тянущиеся к теплу руки…

Они смеялись.

Они уже не замечали, что плечи Гилда под косматой мордой по-прежнему вздрагивают. И не поймешь ведь — то ли от смеха, то ли от слез.

Зато вышедших из Тиссова дома заметили сразу. Едва они появились на крыльце.

Первым — спиной, держа мертвое тело под мышки. Лай.

Следом, с трудом удерживая закоченевшие ноги мужа, Таисья.

— Ну тебя, — ругался непослушным языком охотник, — сам бы и то скорее вынес. Отпусти.

— Э… — сквозь стиснутые зубы отвечала женщина, — тебя и самого качает, смотреть тошно, тьфу!

— Одела бы, что ли, муженька-то… — Он спустился на пару ступенек. — Гляди, осторожней. Скользко…

— Сама знаю.

— Вот ведь упрямая баба, — буркнул охотник. — Разбаловал он тебя, — начал было Лай и осекся.

Там, за спиной, где только что слышались шутки и смех, стояла мертвая тишина.

Был вечер, когда Гвирнус покинул поселок. Солнце уже скрылось за белыми шапками деревьев. Редкие оранжевые лучи, пробиваясь сквозь усыпанные снегом ветви, жадно шарили по верхушкам сугробов. Мела легкая поземка. Над крышами домов вились серые дымки. Чуть в стороне, возле избы Тисса, ярко вспыхивал алый фитилек костра. Там было шумно и весело, слышались громкие крики, визги, смех. С крыльца хорошо просматривались маленькие фигурки людей: люди плясали, люди махали зажженными от костра палками, люди жили своей жизнью, и им не было дела до охотника, так же как и ему не было никакого дела до них.

Теперь.

Когда он не хотел, не умел, был не в силах им что-либо объяснять.

Смерть Ай-и касалась только его.

Гвирнус вздохнул, прикрыл за собой дверь. Подпер ее досочкой, потом, подумав, отшвырнул досочку ногой. Пускай открыта. Он слышал, что именно так поступали те, кто уходил, чтобы не возвращаться. Отшельники. Отец. Только теперь он вдруг понял, почему так плакала мать, когда, вернувшись с реки, вдруг обнаружила распахнутую настежь дверь. Именно тогда она сказала, что отец умер… Что ведмедь… Ты уже взрослый… Кто-то из охотников принес страшную весть, ну, ты понимаешь, жизнь есть жизнь… Он понял. Он поверил. Он всегда был готов верить людям, и люди с радостью обманывали его. Сначала мать. Потом, в старом Поселке, Гилд.

Теперь — жена.

Он положил ее — мертвую — на лежанку. Прикрыл одеялом. Омыл рану на груди. Он не хотел, чтобы, вернувшись, дети увидели кровь. Он не хотел прятать мертвое тело. Ай-ю должны были похоронить так, как принято. По-людски. Сегодня праздник, и костер уже разожжен.

Сходя с крыльца, нелюдим в последний раз взглянул на алый фитилек. «Что-то они притихли», — подумал он. Где-то там были его дети. Где-то там он оставлял часть себя. «Я отшельник», — с холодным безразличием подумал Гвирнус. Ни с того ни с сего он вдруг вспомнил, как когда-то очень давно вешали Хромоножку Бо. Единственного, кто после поверил… В него. В Ай-ю. Как оказалось, не зря. Вовсе не колдуньей была его жена. «Вурди. Оборотень, — он горько усмехнулся, — да и я… Разве я человек?

Отшельник. Только и всего».

Он сошел с крыльца, встал на лыжи. Подумав, вытащил из-за голенища нож. Тщательно вычищенный, в свете заходящего солнца нож казался залитым кровью. Охотник вспомнил, как жадно тот пил волчью кровь. Вспомнил стаю: «Лучше бы я остался в лесу». Поморщился. Брезгливо швырнул нож в снег. «Я — отшельник», — в который раз подумал нелюдим.

— Да что же это такое?! — первой нарушила молчание Настасья. — Полдня не прошло, как Гвирнуса тащил, а теперь…

— Гвирнус-то поживее был, — прошептал кто-то.

— А коли мертвяк, так вперед ногами надобно, — прошамкала Гергамора.

— Тсс! — зашикали на нее.

— А вы мне рот не затыкайте. Срам-то какой! Даже висючку не прикрыла.

— Неужто опять? Хворь, а?

— Хворь… На шее у него хворь! Глаза твои бесстыжие, пялишься, да не туда.

— Очень мне надо! У меня такая на живом есть.

— Тьфу на вас, бабы! Тут горе, а вы!..

— Да ты на лицо ее погляди, пенек безродный. Аж светится вся!

— Лай! — вдруг тихо сказал молчавший до этого Гилд, и было в его голосе что-то, заставившее всех умолкнуть. — Лай, — повторил он.

— Для кого Лай, а для кого… — Охотник спустился с крыльца, перехватил задеревеневшее тело поудобнее, поглядел на Таисью: — В костер, что ли?

— Обожди. Ты вот что… В снег его…

— Лай!

— Кто это? — глухо спросил охотник, осторожно опустив мертвое тело на заснеженную постель.

— А ты обернись. Погляди.

— Не оборачивайся, — не сказала — прошипела Таисья.